Стихи

Когда помидор каталонского солнца
Достигнет размеров тарелки с гаспаччо,
А запах безделья, магнолий и йода
Омоет вершину горы Тибидабо,
Отпев на коленях воскресные мессы,
На улицы хлынут потоки меланжа,
Заполнив глазами проулки и скверы.

На площади у кафедрального храма

***

Есть в деле скитанья немалая толика праздности,
Ее островерхий колпак виден в общем и в частности,
Но с перемещением тела задумчивей жизнь.

Дневные значенья болтливы на ярмарке вечности,
А странник шагает от мира до мора в беспечности,
Стада светляков принимая за звездную высь.

Какими великими кажутся топи ли, степи ли,
Какое во всем ему видится великолепие,
Ни зла, ни печали, дыханье скитальца легко.




***

Мне снился дом. В нем проживали
Два непорочных голыша.
Мне снился хлеб и «цинандали»,
В котором плавала душа,
И разноцветная корова
С венком сонетов на рогах,
И снова хлеб, и домик снова,
И бесконечные снега…
Небесный пух густой и чистый
Валил на дом в ночной тиши,
Где век за веком в золотистой
Любви купались голыши.

Пространство комнаты заполнено свечами.
Горящие на разной высоте
(Стол, полка, подоконник, холодильник),
Они – как маковки приветного собора,
Как готика, воскресшая внезапно
В квартире озверевшего модерна,
Вино и дольки яблока на блюдце,
Беседы о бессмертии и вере,
Гитара в редких паузах и сумрак,
Исклеванный весельем… Боже правый!
Вот редкость – распахнуться, снять забрало!
***
Итак, проводя параллели,
Бессмысленно выть от тоски:
По-Божьи мы жить не сумели,
Потом не смогли по-людски.

Не будет нам аплодисментов,
Смолчит галактический зал,
Ведь сказано было: «Мементо…»,
И честен, кто это сказал.

Конец затяжному застолью,
Земля бесконечно мудра:
Останется мячик футбольный
Да грязной посуды гора,

Закатится за море солнце,
Взойдёт, никого не виня.
Мы – будущие кроманьонцы,
Автографы судного дня.




В ночи тебе не нужен свет.
Гляди, мерцают звезды на столе,
Разбросанные Борхесом и Шнитке.
Они, как мезозойские улитки,
Сплетают водянистые кракле
На плоскости черновика. Что бред
Вчерашних фраз, что пауз партитуры
Пред этими высокими снегами? –
Словесные бумажные скульптуры.
Да ты и сам подобен оригами.

***

У меня ничего не осталось,
Да и сам я неведомо кто:
То ли снега весеннего талость,
То ли голый каркас шапито.

От меня ничего не убудет
Ни в грядущем, ни в прошлом, ни днесь.
Пробегают по улице люди,
А я улица эта и есть.

Впрочем, улица – это призванье,
Я, скорее, - бордюр, парапет,
Разделяющий праздношатанье
И проезжий вселенский проспект.

***

Есть в имени твоем такая южность,
Что можно задохнуться от жары,
И радуги цветной полуокружность,
И жилы кимберлитовой дары.

Есть в имени твоем такая твердость,
Что можно резать именем алмаз.
Ему простится царственная вздорность
И странность, непонятная подчас.

Сокровища всего земного рая
Сверкают в легком имени твоем,
И я не знаю, право, я не знаю,
Как уместить сиянье в окоём,




Безветрие природы и души…
Ничто не диссонирует с дуэтом –
лауреатом утренних туманов.
Когда ещё удастся так сыграть
на колокольцах капелек, скользящих
наклонно, не предчувствуя паденья
в амфитеатры домиков вороньих?

Акустика предвестия стиха…
Двойное эхо шорохов на крыше,
искрение наитий, колыханье
и шелест осыпания названий
предметов от смещения пропорций –
всё плещет там, где скоро будет море
и парус, и надежда в междустрочьях.

***

Есть такая игра: в ночи,
В уединенном месте,
Скрытно, не зажигая свечи,
Сбросить нательный крестик
Выпростав смело хвост и рога,
Взвыть что есть мочи: к черту!
После – одеться, простить врага,
Мир полюбить, растопить снега,
Всех накормить и – айда – в бега,
Прочь от живых, к мертвым.

Что за чудо этот домик: два оконца сероглазых,
В чистой горенке иконы да светильник в семь свечей,
Там несметные богатства: изумруды и алмазы.
Нет хозяев, есть хранитель, не смыкающий очей.

Появляясь ровно в полночь, он обходит все владенья,
Пересчитывает злато, перевешивает медь,
Мерно шаркая крылами, он под утро станет тенью,
Растворится, сокрушаясь, что не может умереть.


Солнце плавит людей и статуи,
Летний отдых – работа адова.
Мы глядим, как с обрыва августа
Блажь на роликах Ялтой катится.

Почивай себе, город-выдерга,
На лавровых мечтах подрезанных,
Разливай свою лень горячую
По пустым черепам и улицам.

На асфальте – следы архангела,
Все замусорены, затоптаны,
А на крышах сидят валькирии,
Дожидаясь штормов и трапезы

***

Рыбы меняют воду, черви меняют землю,
Розы меняют воздух, люди меняют Бога.

Между водой и сушей, воздухом и землею,
Воздухом и водою всякий посредник – лишний.

Между собой и Богом люди вмещают веру.
Вера людей меняет. Видимо, Бог не против.

Смерть отоспится в Боге, мы отоспимся в смерти,
Смерть – это тот же третий.

***

Я живу в магазине «Цветы», как служитель Эдема.
За окном – Апокалипсис, здесь – феерический кастинг:
Номинантки на «Мисс Совершенство» красивы и немы.
Если мерить служеньем, то люди прекрасны отчасти

Вспоминая порой бородатые ирисы Гессе,
Я себя представляю то эльфом в розетках бромелий,
То в чудных орхидеях пузатым любителем хмеля,
Где у каждой дюймовочки взгляд одинокой принцессы.

***
Усадьба в стиле «неогрек»,
На юг – цветочные партеры,
На север – гроты и пещеры.
Так строил счастье человек.

Не уходя от сложных тем,
Забыв про отдых и здоровье,
Вживался в образ и подобье
И всё угрохал в свой Эдем.

Чудак, любитель-садовод,
Видать, надеялся, что внуки
Оценят радостные муки,
Но сгинул их дворянский род.

Страницы