Последний день. Белград, 1929

Газета «Новое Время», 8 июня 1929 г., № 2430, Белград.

        Стало как-то в обычае большой заграничной, не исключая и части славянской, печати вести пропаганду против большой, могущественной России. Как на один из характерных образчиков этой вечно непонятой, или заведомо извращенной психологии русской души, можно указать на статью g. Ferrero в «Illustration» от 18 мая сего года, в которой он старается разрешить загадку русской революции и найти способ точного определения того, где истина, и кто из двух прав: те ли, что называют большевизм «чудовищем, исчадием ада», или, наоборот, те, что «видят в нем новое возрождение, которое должны признать и принять все народы мира». И разрешает автор этот вопрос довольно неожиданно, с точки зрения субъективного отношения к большевизму: «кто был разорен новым режимом, - говорит он, - тот и против него; кто от революции что-либо выиграл, будет только восхвалять его», а истина, верно, кроется, по его мнению, где-либо в третьей стороне.

От автора ускользает то обстоятельство, что в общей массе противников большевизма есть и элемент совершенно бескорыстных, идейных людей, ничего и раньше не имевших за душой, ничего не теряющих и не выигрывающих от революции. Но иностранцы, не раз испытавшие частью на себе прелести большевистской пропаганды, до сих пор еще спорят о положительном или отрицательном влиянии большевизма, до сих пор склонны к признанию его правительства, вместо того, чтобы давно уже осудить это величайшее в мире зло!

        Тем более отрадно отметить появление в «Revue des deux Mondes» небольшой статьи Л. Гишара о последних днях русской эскадры в Бизерте, бесхитростный рассказ которого как-то незамечено прошел в печати (из прекрасной книги Л. Гишара и Дм. Новика «Под Андреевским флагом»). Между тем, он является чуть ли не единственным правдиво-сочувственным островком среди океана лжи и недоброжелательства по отношению к прежней России. Я позволю себе привести его здесь в переводе, почти целиком:
        «30-го октября 1924 года в 4 часа пополудни, - говорит автор, - была еще Россия. И эта Россия не имела другой территории кроме узенькой безлюдной палубы ветхих броненосцев и миноносцев, волей Судьбы прикованных в глубине бухты Бизерты. Машины судов разобраны, обшивка их обилась, мундиры офицеров чинились уж не раз. Эта последняя частица русской земли представляла собою еще залог в обеспечение Франции, за ее скудную помощь из Парижа контрреволюционной армии и флоту. Но каждое утро в 8 часов и каждый вечер при заходе солнца эти суда, одновременно со своими соседями из Франции, поднимали и опускали под африканским небом свой сине-белый Андреевский флаг: следовательно, была еще Россия…». Затем автор описывает всем известную эвакуацию русского флота в 1920 году, закончившуюся его приютом во французской бухте Туниса.
        «Эскадра доживала свои дни, но душа флота не умирает так скоро. Обезоруженная вскоре по прибытии большая часть экипажей рассеялась по всему свету в поисках насущного хлеба, но с какой заботой, с каким достоинством оставшиеся на своем посту моряки старались не угасить свет лампады, еще озарявшей своим потухающим мерцанием императорский флот. Часть моряков, истощенных годами лишений и тревог, была принята во французские госпиталя. Для семей, сопровождавших их в изгнании, был устроен на «Георгии Победоносце» род плавучей гостиницы. В 10 километрах от Бизерты, на старом форту Джебель-Кебир, была открыта русская морская школа, насчитывающая 320 учеников без различия возраста: здесь были и тридцатилетние георгиевские кавалеры и двенадцатилетние сироты семей, погибших от руки чека. Эти 320 кадет, проходя стройными рядами на учение, серьезные и как бы сосредоточенные в едином порыве веры, производили такое жуткое впечатление о пережитых невзгодах, что один из маршалов Франции, сделавший им однажды смотр, сознался, что при виде их горло его до того сжалось, что он не смог найти нужных слов для своего приветствия. Рядом с этой школой судовыми средствами, так как других не оказалось, адмирал Герасимов, начальник морских сил, который сделал бы честь каждому флоту, умудрился воздвигнуть часовню Божией Матери, где моряки возносили сои молитвы «Заступнице изгнанников».
        Казалось, все было исчерпано в физических или моральных испытаниях этого флота, когда в июне 1924 года среди офицеров разоруженного морского штпбп, которым командовал молодой адмирал Беренс, бывший командир славного «Новика», прошел слух о том, что французское правительство собирается официально признать правительство палачей. В полупустынных помещениях кораблей, на пустынных мостиках известие это произвело ошеломляющее впечатление. Ибо, если в течение четырех лет эти матросы и офицеры вели существование, близкое к нищете, если они еще держались своей суровой дисциплины, то лишь надежде сохранить в неприкосновенности это ядро своего флота для воскресшей России. Конечно, рано или поздно, Советы потребуют от нации, их признавшей, эти суда, которые были приведены экипажами генерала Врангеля с опасностью для жизни в место своего изгнания, только во избежание угрозы увидеть на них развевающийся красный флаг.

        Беспокойство в Бизерте росло с каждым днем, ибо французское правительство под давлением III интернационала официально держало себя перед Советами весьма предупредительно. Морскую школу переименовали в приют для русских сирот. Мало помалу, среди офицеров возникла и укрепилась мысль воспрепятствовать сдаче своих судов большевикам во что бы то ни стало. Средство для этого было одно: потопить их здесь же на месте, по примеру немецкой эскадры в Scapa Flaw. Все распоряжения по этому делу были отданы, когда рано утром 30 октября лейтенант Соловьев, который блестяще исполнял должность офицера для связи при морском префекте Бизерты, предупредил адмирала Беренса о том, чтобы все офицеры были собраны на палубе миноносца в 4 часа пополудни. Начальник Бизерты хотел поговорить с русскими по поводу близко их касающегося дела.

        В назначенный час человек 60 офицеров и аспирантов собрались на корме контр-миноносца «Дерзкого» в своих порыжевших мундирах, тревожно спрашивая друг друга, какой удар их ожидает еще. Из автомобиля, остановившегося на набережной, вышел маленький коренастый человек, с резкими чертами лица – вице-адмирал Эксельманс, занимавший в то время должность морского префекта. Морякам было известно, что он употреблял все усилия для того, чтобы придти им на помощь и как-нибудь облегчить горькую участь изгнанников. Все они также знали, что адмирал этот никогда не потребует чего-либо противного чести морского флага. Группа офицеров, с адмиралом Беренсом во главе, приветствовала его поэтому с нежной почтительностью. И адмирал Эксельманс медленно начал говорить им примерно следующее: «Господа, вы не сомневаетесь в моем сочувствии ко всем вашим испытаниям. Но сегодня мои слова будут не только словами дружбы, но и рассудка. Что будет с вашими судами – я не знаю. Но кто из вас мог бы утверждать, что на ваших судах никогда не взовьется славный победоносный Андреевский флаг, которому вы были до сих пор верны? Россия унижена, ранена, рассеяна, но она не умерла. Эти корабли – ее достояние, она заплатила за них своим золотом, защищала их своей кровью. Вы их не уничтожите. Я прошу вас об этом во имя Ее, а также от моего имени, как бы ни было это соображение слабо по сравнению с первым, но я отвечаю за них морально и официально, и поэтому обращаюсь к вашему сердцу. Я приготовил вам помещение в авиационном центре Корубы. На суше вы будете совершенно свободны, я постараюсь сделать для вас все, что в моих силах. Никто не вступит на ваши суда раньше, чем вы их не покинете. Что касается вашего флага, вы его спустите сами и сохраните у себя дл того времени, когда Господу Богу будет угодно снова водрузить на них крест Святого Андрея Первозванного». Голос переводчика дрогнул на последней фразе, за которой последовало гробовое молчание. Расстроенный адмирал Эксельманс, прощаясь и пожимая руку адмирала Беренса и всех офицеров флота, получил от них безмолвное обещание выполнить его просьбу. И все сдержали свое обещание. Но когда префект удалился и ряды разомкнулись, многие офицеры зарыдали, как дети, в то время как другие в одном порыве кидали за борт свои золотые кортики, отныне им больше не нужные. Адмирал Эксельманс исполнил свой долг губернатора, воспрепятствовав русским погубить корабли, порученные его защите, и спас от бесчестия андреевский флаг. Но он пошел еще дальше.

        Когда депеши сообщили, что вскоре прибудет в Тунис делегация из Москвы для приемки русских судов от имени III интернационала, когда адмирал Эксельманс представил себе красный флаг, нагло возвышающийся над этими боевыми единицами, которые он только что спас от уничтожения и всю ту смуту, которую внесет подобная перемена в умы французских моряков, мог ли он, правнук генерала Эксельманса Великой Армии, подчиниться этому унизительному приему большевистской делегации и не предупредить слепое французское правительство, хотя бы ценой своей морской карьеры, о том вредном шаге, который оно собирается предпринять! Телеграмма его, обращенная к министру, заключалась следующими словами: «Я заклинаю вас не допускать большевистскую делегацию в Бизерту. Если же вы считаете это своим долгом и настаиваете на своем первоначальном решении, я вынужден буду просить вас об отставке». Министр не понял адмирала, который осмеливался думать иначе, чем его правительство. Его почти высмеяли. «Что ж, пусть подает в отставку», - был ответ министра.

        В день отъезда адмирала Эксельманса из Бизерты все население высыпало на дебаркадер для его проводов. Ему уже не полагается почестей; миноносцы больше не будут сопровождать его выхода в море. Офицеры и чиновники окружают его сочувственной толпой. Но вот он замечает бледную небольшую фигуру в потертой одежде, которая скромно держится в стороне – это адмирал Беренс, последний командующий Императорским флотом. Крупные слезы стоят в его глазах, и когда адмирал Эксельманс подходит к нему, он не может произнести ни слова, и лишь дрожащая рука его протягивает опальному адмиралу все то, что осталось у него от своей эскадры – пучок лент с именами всех покинутых судов.
        В настоящее время, в одном из отдаленных уголков бизертской бухты, стоит эскадра в виде старого железа на слом, бездушная, потому что лишена своего флага. Где-то в глубине Бретонской деревни проживает в немилости доблестный адмирал, сломленная карьера которого представляется многим более блестящей, чем другие, дошедшие до отставки без потрясений. А по всему свету разбросаны во всех столицах тысячи русских моряков, которые живут впроголодь, но все не теряют надежды увидеть развевающийся Андреевский Крест, – и для них-то автор и написал это воспоминание, чтобы хоть на миг один облегчить им тяжесть души».