Воспоминания о Нине Сергеевне Зволянской
(по дневникам Елены Сергеевны Арбатской, ур. Гребенщиковой)

         Елене Сергеевне Арбатской (в девичестве Гребенщиковой), воспоминания которой приводятся здесь, Нина Зволянская приходилась крестной матерью, восприемницей при крещении. Так сложилось, что судьбы обеих женщин на протяжении многих лет шли рядом. Это и не удивительно: Нина Зволянская была родной сестрой мамы Е.С.Арбатской. Правда, Ольга вышла замуж, и Нина нет. Тем не менее, Нина чудесным образом всегда жила либо вместе с семьей сестры, либо где-то рядом. Нина и Ольга вместе учились в Смольном институте, в одно и то же время жили в Петербурге, вместе испытали ужасы революции и гражданской войны, вместе отправились в эмиграцию. В эмиграции в Королевстве СХС жили недалеко друг от друга, Нина даже приняла участие в воспитании дочери Ольги - Елены. Впоследствии уже Елена ухаживала за старенькой Ниной Зволянской. Елена же и похоронила свою тетю Нину в Казахстане в 1961 году.

       Елена Арбатская дольше всех жила со своей тетей Ниной Зволянской, а потому и больше всех знала о ней. Воспоминания, которые приводятся здесь, разбросаны в разных записках, письмах, дневниках, которые Елена сохраняла всю жизнь, надеясь, что когда-нибудь ей удастся написать книгу о своей семье. Лишь внучке Елены, Юте Арбатской удалось систематизировать эти записи после смерти бабушки. На сегодняшний день они собраны в книгу, которая ждет своего часа публикации. Пока же приводим отрывки из этих мемуаров, касающиеся жизни Нины Зволянской.

       «Мама, Ольга Сергеевна Зволянская (1883 г.), как и обе ее сестры Ната и Нина (моя крестная), родилась в Петербурге. Мама окончила Смольный институт в 1900 году, а через два года познакомилась с папой в Павловском парке во время грозы, когда они прятались от дождя под дубом. В 1903 году, 30 апреля, они венчались в Петербурге, а летом отправились в свадебное путешествие в Крым, в Алупку… Мой отец, Сергей Яковлевич Гребенщиков – генерал, кавалерист, командир лейб-гвардии Драгунского полка. Я смотрю на фотографию родителей, сделанную в 1903 году в день перед свадьбой. Какие же они молодые и красивые! Наверное, как и все в молодости, они мечтали о семейном счастье, долгой и счастливой жизни, но вышло по-другому…

Отец - С.Я.Гребенщиков и мама - О.С.Зволянская. Петербург. 1903 г.

Сестры Зволянские - Нина, Оля, Ната. 1889-1890 гг.

       Все три сестры Зволянские были очень дружны, а в детстве очень похожи. Их отец – сенатор, тайный советник, директор Департамента полиции Сергей Эрастович Зволянский (1855-1912). На одной из фотографий, датируемой 1910 годом, оба моих деда -С.Э.Зволянский и Я.А.Гребенщиков - сидят вместе на скамейке. Сергей Эрастович происходил из дворян Екатеринославской губернии. Окончив Императорское училище правоведения, он сделал блестящую карьеру, дослужившись до сенатора. Департамент полиции он возглавлял всего пять лет, с 1897 по 1902-й, и именно в тот период, опять же из домашних разговоров, он как-то раз по доброте душевной освободил из-под ареста Владимира Ильича Ленина.

Оба моих деда - Яков Александрович Гребенщиков и
Сергей Эрастович Зволянский

       Супруга С.Э.Зволянского - моя бабушка Софья Николаевна - происходила из дворян Одесской губернии. С ней у меня связано очень много теплых воспоминаний, так как все мое детство она была рядом со мной и оказала, пожалуй, на меня самое большое влияние. Если папа был для меня символом мужества и офицерской чести, то бабушка - образцом гордой женственности и мягкости…

Моя бабушка, Софья Николаевна Зволянская. 1922 г.

       Сумы. По разговорам родителей, воспоминаниям бабушки и тети Нины, а также по записям в дневнике брата Олега, я составила себе такую картину. Пыльное лето 1918 года. Каждый день в храме на Соборной улице проводятся службы, где диакон поет громоподобным басом. По улицам гуляют немцы в военной форме, в деревнях какие-то забастовки крестьян, куда папа выезжает на служебном автомобиле. Его часто нет дома: он то в Киеве у Скоропадского, то в Харькове у начальства. Мама и бабушка постоянно возятся с нами, а тетя Нина, благодаря своему неутомимому деятельному характеру, развесила объявления по всему городу о наборе учениц для обучения вокалу и даже нашла несколько учениц. Одновременно ей удалось устроиться преподавателем пения в Сумскую музыкальную школу.

Сумы Общий вид. До 1917 г.

Нина Зволянская (сестра мамы), отец, мама и Олег. Петербург. 1913 г.

       В декабре 1918 г. тетя Нина перебралась в Одессу, там же очутилась и другая сестра моей мамы - тетя Ната. Они поселились в доме одной из многочисленных сестер Тройницких. Тетя Нина и там умудрилась найти себе учениц по вокалу.

       Белград в начале 1920-х годов представлял собой весьма пыльный город, где главным бедствием были его булыжные мостовые… К площади Теразие подходила главная улица Белграда - улица князя Михаила. По ней мы тоже часто гуляли. Но больше всего мама и бабушка, и особенно тетя Нина, о которой я расскажу позже, любили городские парки - парк Топчидер и парк в районе крепости Калемегдан. В хорошую погоду мы могли часами гулять по аллеям, там же часто встречали других русских женщин-эмигранток.

Белград. Площадь Теразие. Открытка 1930 г.

       Как я уже говорила, вся наша семья из 7 человек, включая бабушку и тетю Нину, поселилась в двух малюсеньких комнатах. Условия, конечно, были ужасные. Комнаты имели бетонный пол, и папа, не помещаясь на лежанках из ящиков и тряпок, спал прямо на полу. Видимо, это и спровоцировало впоследствии обострение туберкулеза, но поначалу он не жаловался на здоровье. Тетя Нина, видя такое положение и не желая стеснять нас, буквально через неделю нашла себе работу в городе Нови Бечей, где в то время начал работу эвакуированный из Новороссийска Харьковский девичий институт имени императрицы Марии Федоровны под руководством М.А.Неклюдовой. Шесть месяцев она проработала там классной дамой за мизерное жалованье, потом занималась с группами французским языком и имела двух учениц по пению. В 1921 году она вернулась в Земун, сняла отдельную комнату и забрала к себе бабушку. Таким образом, нас осталось в доме на улице Прегревица пятеро.

Выпуск 6-го класса Харьковского девичьего института в Нови Бечее. 1921 г.
Сверху слева направо:
1. Н.Волоцкая, Е.Ригельная, Т.Ауэрбах, М.Асеева, Л.Святогор-Штепина, Т.Ветрова.
2. И.Смоленская, И.Статкевич, Н.Антонова, З.Чернецкая, А.Липинская, Е.Тимофеенко,
В.Кораблева, О.Наншеева, Т.Сухозубовская.
3. К.Афанасьева, Ек.Шелихова, Нина Сергеевна Зволянская, Ольга Федоровна Пишель,
Е.Куколь-Яснопольская, Ю.Кораблева, Вера Нечипоренко, В.Климентова.
4. Н.Янишевская, Н.Баранова, Н.Машерова, М.Орлова, Т.Харкевич, Л.Орлова, Т.Ловцова.
5. Уля Бондарь и Галя Стефанская

       …Жили мы, что называется, впроголодь. С помощью тети Нины в ноябре 1922 года его приняли хранителем библиотеки в Сербско-Французском Обществе, где работала мама. Несколько раз тетя Нина обивала пороги жены директора сербской гимназии, в здании которой находилось Общество.

       В гимназии Олег <старший брат Елены - Авт.> проявил интерес к театру и музыке. Собственно говоря, он еще в детстве, в России не раз бывал в опере благодаря неутомимой жажде музыкального просвещения со стороны тети Нины Зволянской. В ее дневнике за 1917 год я нашла записи о посещении Мариинки с Олегом, обучении его на фортепиано. Теперь же он самостоятельно стал посещать театр в Белграде, благо в русских спектаклях недостатка не было: ходил на «Евгения Онегина» (пели, как пишет тетя Нина, «наши мариинские Каракаш с Поповой»), участвовал в гимназической постановке «Женитьбы» Гоголя.

       Олег как-то написал: «Семья с больным отцом находилась постоянно в тяжелых материальных условиях». Еще более категоричное высказывание о нашей семье я нашла в дневнике тети Нины за апрель 1924 года: «Живут Гребенщиковы нищенски: узко, неудобно, недостаточно гигиенично из-за недостатка места для людей и вещей, едят недостаточно, одеваются плохо – вообще тяжело и смотреть больно, а та ничтожная помощь, которую могу оказать я, именно ничтожная. Ната прислала им 10 долларов, но и этого мало, чтобы вырвать их из омута нищеты, а здоровье Сережи навряд ли выдержит эту жизнь. Грустно».

       Тетя Ната, о которой упоминается в последней цитате, - это третья сестра мамы и тети Нины, которая осталась жить в Москве и устроилась на работу машинисткой в какое-то учреждение - за точность места работы не ручаюсь. Еще летом 1922 года мама и тетя Нина задумали устроить переезд тети Наты в Белград, чтобы быть всем вместе. Переписка длилась полтора года. Тетя Ната к праздникам посылала нам небольшие суммы в долларах через Международный Красный Крест, коротко в открытках описывала жизнь в Советской России. Кстати, почта международная работала исправно - письма из Москвы шли 3-4 дня, а внутри Сербии бывало и по полторы недели.

Тетя Ната - Наталия Сергеевна Зволянская. Берлин. Июль 1923 г.

       История с переездом тети Наты - это целая эпопея. Я была еще слишком маленькой в ту пору, поэтому добросовестно, без купюр, привожу выдержки из дневника тети Нины, составленные в хронологическом порядке (по новому стилю):

       «28.03.1922. Получили через Лидочку <кто это, выяснить не удалось> из Парижа письмо от Наты, она переехала в Москву и сравнительно хорошо устроилась в Международном обществе помощи голодающим, но жаждет уехать за границу.
       18.06.1922. На днях получили письмо от Наташи, пишет, что грозит форменный голод. Наша Наташа имеет хорошую и сытную службу в Москве, но жаждет приехать к нам, просит хлопотать о визе, что в высшей степени трудно.
       3.07.1922. Ездила в Белград хлопотать о визе для Наташи, пока ничего не вышло.
       13.07.1922. Ездила в Белград за книгами для школы и была у бывшего министра и консула в России М.Сполайковича насчет визы для Наташи, и он обещал содействие.
       24.07.1922. Были с Олей <моей мамой> в Белграде насчет визы – никакой надежды.
       24.08.1922. Получили известие от Димы из Берлина <от Вадима Михайловича Миклашевского>, что он достал разрешение на въезд в Германию для Наташи, которая сейчас в Петрограде временно.
       18.09.1922. Ездила в Белград в посольство о визе.
       31.10.1922. Ната получила через Штрандтмана разрешение на въезд в Сербию, боюсь, что просрочит. (Это разрешение оказалось никуда не годным, и Ната приехала 8 месяцев спустя со своим).
       31.12.1922. На днях Наташа должна получить или не получить в Москве разрешение на выезд; она пишет, что от сыпного тифа умерла Мария Васильевна, тети Сони сестра.
       6.01.1923. Письмо от Наташи, ничего определенного не пишет.
       28.03.1923. Пришли 20 долларов от Наташи (из них 5 маме от тети Сони), через Международный Красный Крест.
       16.06.1923. Получила письмо от Наты, что, наконец (после 8-10 месяцев хлопот), она получила в Москве заграничный паспорт. Недели через 2-3, надо надеяться, она будет у нас.
       16.07.1923. Вчера получила от Наташи открытку из Берлина, наконец-то она не в Совдепии!
       1.08.1923. Телеграмма от Наташи, что приезжает завтра поездом.
        11.08.1923. Ездила с Натой в Белград, который произвел на нее печальное впечатление, - и действительно – одни его мостовые чего стоят.
       24.09.1923. Была с Натой (которая хлопочет о визах и проч. выездных документах) у жены русского консула Клавдии Андреевны Адамовой (очень славная).
       30.09.1923. Простились с Натой, которая, ужаснувшись сербской жизни вообще и беженской в частности, уезжает обратно в Россию – простились надолго (на 37 лет)».

       Нередко в Сербско-Французском Обществе проходили концерты классической музыки. В них участвовали и папа как пианист, и тетя Нина с ариями из опер, и многие другие русские эмигранты.

Земунская гимназия, в здании которой находилось Сербско-Французское общество.
Открытка 1934 г.

       В Югославии существовал «Союз смолянок» - общество бывших выпускниц Смольного института благородных девиц разных лет. Руководила обществом сначала Клавдия Андреевна Адамова, жена русского консула (1922 г.), а затем Мария Алексеевна Неклюдова из города Нови Бечей, начальница Харьковского девичьего института. В 1939 году вся русская эмиграция торжественно отмечала 175-летие Смольного института, а так как выпускницы одного из старейших учебных заведений жили во многих странах, от Болгарии до Аргентины, то и торжества проводились в разных уголках земного шара. В Белграде «смолянки» тоже собирались, и у меня даже есть их общая фотография.

        Моя мама и ее сестра, тетя Нина Зволянская, окончили Смольный институт в 1900 году. В то время директрисой института была баронесса Ливен. У меня где-то была ее фотография. Бабушка, Софья Николаевна Зволянская тоже выпускница Смольного (1875 г.), но на общей фотографии ее нет.

Бывшие «смолянки» на 175-летии Смольного института в Белграде. 1939 г.
В центре - М.А.Неклюдова. Крайняя справа в этом ряду - Нина Зволянская. Моя мама,
О.С.Гребенщикова - стоит в третьем ряду в черной плоской шляпке (выше всех).

       Тетя Нина дружила со своей соученицей по Смольному Ниной Новаковской, жившей в Париже. В одной из сохранившихся открыток Новаковской к тете Нине (из Парижа в Сербию) есть такие строки: «Мы, Союз смолянок, устраиваем 3 или 4 вечера в год, и я принимаю всегда деятельное участие, заведую артистической программой, приглашаю артистов и продаю много билетов (около 40). Великие княгини Черногорские присылали цветы к вечеру из Антиба, а теперь вот Анастасия Николаевна при смерти».
       «Смолянки» интенсивно переписывались, посылая друг другу послания на старых открытках с видами Смольного института. Текст на обратной стороне открыток писали карандашом, чтобы его можно было стереть и послать открытку повторно еще кому-нибудь из бывших выпускниц Смольного.

       В моем детстве словосочетание «Смольный институт» звучало очень часто и ассоциировалось, в первую очередь, с учебой в гимназии. Я училась в Первой Русско-Сербской гимназии в Великой Кикинде, основательницей которой была выпускница Смольного Наталия Корнелиевна Эрдели. У нас в гимназии всё - от формы до правил поведения - было взято из устава Смольного института. Да и часть педагогов тоже были «смолянками». Поэтому, когда сегодня кто-либо говорит «Смольный», то у меня в памяти сразу всплывают картины наших уроков, прогулок и экзаменов из далекой юности.

       Яркое воспоминание из детства - приезд невесты краля (короля) Александра. Однажды тетя Нина сообщила (судя по записи в ее дневнике, это было 7 июня 1922 г.), что мы будем наблюдать с самой высокой башни в Земуне приезд невесты в Белград. Это была австрийская колокольня, она возвышалась на всем Земуном, и наверх вела лестница. Зрелище было грандиозное: невеста проплывала мимо нас из Бухареста в Белград в сопровождении кортежа на пяти «ладжах» (ладьях), а в небе их сопровождали аэропланы. На следующий день в Белграде состоялась свадьба короля. Королевой стала Мария - внучка великой княгини Марии Александровны, родной сестры российского императора Александра II… Скончалась королева Мария в один год с моей мамой и тетей Ниной - в 1961-м.

Колокольня в Земуне. Открытка 1910-х гг.

       Нина Сергеевна Зволянская - моя крестная, родная сестра моей мамы Ольги Сергеевны - родилась 25 июня (12 июня по ст. ст.) 1882 года в Петербурге. Она старше мамы на 15 месяцев и тети Наташи на 7 лет. В 1891 году родители отдали Нину и Олю на учебу в Смольный институт благородных девиц. Отучившись 9 лет, обе выпустились в 1900 году. В Москве у моей племянницы Дарьи Гребенщиковой, второй дочери Олега, есть выпускной фотоальбом 1900 года, один на обеих сестер, но в нем, к сожалению, многие страницы пусты, сохранились только некоторые фотографии. На кожаной обложке альбома - два вензеля, обозначающие начальные буквы имени и фамилии Нины и Ольги.

Вензель Нины Зволянской

Вензель Ольги Зволянской

       Всю жизнь, так и не выйдя замуж, тетя Нина прожила с нашей семьей: либо в одной квартире, либо где-то рядом, снимая жилье. После Смольного института в 1904 году тетя Нина окончила Высшие женские педагогические курсы иностранных языков М.М.Бобрищевой-Пушкиной, а в 1913-м - консерваторию в Санкт-Петербурге по классу вокала в годы, когда там преподавал композитор А.Глазунов. Параллельно училась пению у блестящей певицы того времени Медеи Фигнер, которая много лет гастролировала по всей России. У нас хранится книга, подаренная Медеей Фигнер 1912 года с многочисленными ее фотографиями в разных ролях и фотография с дарственной надписью тете Нине.

Нина Сергеевна Зволянская. Около 1912 г.

Медея Фигнер. Подпись: «Нине Сергеевне Зволянской
на добрую память». 1904 г.

       Нина Зволянская обладала сильным сопрано, но нигде устроиться не смогла и потому зарабатывала частными уроками для желающих обучиться пению. Будучи гордой, свободолюбивой, независимой натурой, она не желала «сидеть на шее» нашей семьи. Даже в Сумах в 1918 году, в условиях частой смены «красных» и «белых», зарабатывала самостоятельно и, кажется, одно время снимала там отдельное жилье. Сохранились две фотографии ее учениц в Сумах. Одна из них - Лизочка Де-Коннор, родственница местного гвардейского офицера, с которым папа был знаком. Другая фотография подписана так: «Анна Влад. Мутти. 29 августа 1918 г.». Вероятно, Мутти - это псевдоним певицы.

Лизочка Де-Коннор

Анна Влад. Мутти. Сумы. 29.08.1918 г.

       Сохранился архив тети Нины, в котором есть дневники, афиши, объявления и много нот с ариями из опер, входившими в ее исполнительский репертуар. Нина всегда мечтала о большой сцене, но революция, гражданская война и затем эмиграция не позволили ей осуществить задуманное. Дневники полны подробностей о ее подготовке к разным выступлениям, об успехе или неудачах на концертах, о болезнях и тревогах за маму, за нашу семью. В своем ежедневнике за 1917 год она кратко, но эмоционально фиксировала события в стране и в семье. Из него я, например, узнала о деталях нашего бегства в Сумы, о круге знакомств нашей семьи в Петрограде.

       Прибыв в Королевство СХС, тетя Нина пыталась освободить моих родителей от собственной персоны, проработала полгода в Новом Бечее, но вернулась, сняла отдельное жилье снова в Земуне и устроилась на работу учительницей французского языка в реальном училище. Надо сказать, что Нина имела большие способности к иностранным языкам, в совершенстве знала французский и немецкий, свободно читала на итальянском. Итальянский язык она даже преподавала одно время в Петрограде частным образом. Помню ее с вечной книжкой в руках, причем редко это были русские книги, в основном немецкие и французские.

       Начальницей Земунского реального училища, или, как говорила Нина, «школы», была Вера Петровна Малинина, жена Ивана Михайловича - директора Русско-Сербской гимназии в Белграде. Там же, при школе был и детский сад. В этой школе учился и мой брат Игорь (с 1 по 4 класс, то есть с осени 1921-го по весну 1925 года), а я ходила два года в детский сад при гимназии (1922-1924 гг.).

       В Земуне тетя Нина не довольствовалась местом учительницы в гимназии, ей непременно хотелось заниматься музыкой, пением. Поначалу она развесила объявления с предложением преподавать уроки пения, но желающих не оказалось: Земун городок маленький, население небольшое, а сербов пению Нина учить не могла, поскольку не знала сербский язык. Русские беженцы год назад только прибыли, большинство еще не встали на ноги, не обосновались, как следует. К тому же непреклонная вера в скорое возвращение на Родину останавливала многих тратить деньги на музыку, а вдруг не сегодня-завтра сбережения понадобятся для поездки домой? В конце концов, масса эмигрантов вообще перебивалась с хлеба на воду.

Объявление Нины Зволянской в эмиграции

       Но Нина не унывала, и, в конце концов, ее усилия не пропали даром. Она, как и другие эмигранты, стала обзаводиться новыми друзьями, распрашивала, надеясь встретить старых знакомых по Петрограду. Однажды она буквально столкнулась на улице со знакомой пианисткой по консерватории Любовью Николаевной Куриловой. Какое счастье увидеть знакомое лицо! Они обнимались, как сестры, хотя в Петрограде всего лишь участвовали в общих концертах.

Любовь Николаевна Курилова

       Муж Куриловой, Владимир Иванович, был юристом в Земуне, у них - маленькая дочь Леля на год младше меня. Видимо, мы, дети почти одного возраста, очень сблизили впоследствии не только тетю Нину с Любовью Николаевной, но и мои родители подружились с замечательным семейством Куриловых. Жили они недалеко от нас, поэтому мы часто ходили друг к другу в гости, пили чай, устраивали совместные праздники. Первая моя «елка» в эмиграции была как раз в доме Куриловых. Папа нередко засиживался с Владимиром Ивановичем допоздна, беседуя, вероятно, как и все тогда, о России, о возвращении, об устройстве в Сербии.

       В Белграде тетя Нина отыскала еще одну старую знакомую по консерватории - пианистку Зинаиду Григорьевну Грицкат. Семейство Грицкат (муж Георгий Георгиевич и их дочь Ирина) устроилось в Белграде, и Зинаида Григорьевна работала в местной музыкальной школе, преподавая детям русских эмигрантов уроки игры на фортепиано. Нина Зволянская часто пользовалась этой дружбой, чтобы отрепетировать тот или номер у Грикатов дома, и порой настолько увлекалась пением под аккопанемент Зинаиды Григорьевны, что опаздывала на последний поезд в Земун и оставалась ночевать в ее квартире. Кто бы мог подумать, что их дочь Иришка, тогда еще совсем кроха (родилась в 1922 г.), в будущем станет выдающимся филологом, лексикографом, академиком Сербской Академии наук?! Об этом я узнала год назад из переписки с одной моей знакомой по Сербии.

       Зинаида Григорьевна по просьбе самой Нины не раз подыскивала ей работу в Белграде, но везде требовалось знание сербского языка, и это почему-то было непреодолимым препятствием для моей тети. Именно Зинаида Григорьевна и познакомила Нину Зволянскую с пианисткой и профессиональным аккомпаниатором А.О.Хростицкой. Антонина (Нина) Оскаровна с семьей снимала жилье в Белграде, а на лето в 1922 году перебралась в Земун. Здесь-то ей и пришла идея основать музыкальную школу для русских детей. Нину Зволянскую пригласили преподавать пение, и та согласилась, с условием сохранения основной работы учительницы в гимназии.

       1 октября 1922 года в Земуне, в здании гимназии, где и преподавала Зволянская французский язык (теперь уже в пяти классах), открылась частная музыкальная школа. На скрипку записался один мальчик и 15 детей на рояль. На пение - ни-ко-го! И все же Нина пошла в отведенный ей класс… Каково же было удивление тети Нины, когда на первый урок пения явился-таки один человек! Да какой! Это был Николай Петрович Яворский, в прошлом офицер-артиллерист, а ныне танцовщик Народного театра в Белграде. Вот так сюрприз!

       - Зачем вам пение? - первое, что нашлась спросить тетя Нина.
       - Балет и опера - неразрывны. Если я не буду знать законов голосового звука, то и балет мне никогда не поставить, - ответил, улыбаясь, Николай Петрович.
       - Так вы балетмейстер? - удивилась тетя Нина.
       - Да нет, что вы! Пока нет, но, может быть, когда-нибудь… А почему бы и нет?
       Так в жизнь музыкальной школы вошел энергичный, всегда полный оптимизма и новых идей Н.П.Яворский. Замечу, что это тот самый Яворский, который в 1931 году переехал на Кубу и основал там классическую балетную школу. Одной из самых талантливых учениц Яворского была будущая всемирно известная танцовщица Алисия Алонсо. В 1920-х годах Яворский много выступал в Белграде, потом в Париже в составе «Русского балета Монте-Карло» полковника Базиля. Но это все в будущем, а пока это был обычный русский эмигрант, пытавшийся в танцах найти себя в новой стране и новой обстановке. Кстати, девичья фамилия начальницы Земунской гимназии тоже Яворская, и тоже Петровна. Интересно, не приходился Николай Петрович родным братом Вере Петровне Малининой?

       Занятия в гимназии проводились в первую смену, а после обеда в тех же классах звучала музыка. Помещения были маленькие, и дети размещались с трудом. Только осенью 1923 года старшие классы (с 3 по 6) перешли в большую сербскую школу за почтой, а детский сад, приготовительные, 1 и 2 классы остались в старом помещении.
       Преподаватели гимназии и «музички» дружили, часто это были одни и те же люди. Например, учительница русского языка и литературы Лидия Федоровна Левина нередко выступала в роли аккомпаниатора на рояле, а пианистка Елена Алексеевна Георгиевская ассистировала на экзаменах по французскому языку в гимназии. Ее муж, Георгиевский Михаил Александрович преподавал в Земунской гимназии историю, в Белградском университете - древнееврейский язык, а в русско-сербской гимназии в Белграде (в которой учился Олег) - латинский и русский языки, историю и философию. Однажды на экзамене по французскому Нине Зволянской ассистировал сам Александр Петрович Доброклонский - профессор церковной истории Белградского университета.
       Учебный год в гимназии начинался 1 октября, приемные вступительные экзамены - в середине сентября. В конце июня, после сдачи всех экзаменов, при гимназии существовал детский лагерь, наподобие интерната, с завтраком, но без ночевки. Преподаватели по заранее составленному графику водили детей на Дунай, занимались с ними рисованием, лепкой, спортом, играли в разнообразные игры.

       В здании гимназии в Земуне проводились и другие мероприятия. Вот, например, одна из записей тети Нины от 24 декабря 1922 года: «Сокольский вечер (в нашей школе), я пела Даргомыжского и удачно; Е.А.Георгиевская и мадам Шретер пели Глинку, А.В.Соловьев играл на рояле и сказал слово, и очень хорошо, о Глинке и Даргомыжском. Прекрасно играл Андреев на гармонике-органе, пили чай. Народу довольно много».

       На самом деле тетя Нина, если ей позволяло здоровье (у нее, как у профессиональной певицы, часто болело горло), пела, где только можно, чтобы, с одной стороны, не потерять форму, а с другой - приобрести популярность и внимание публики. Первые ее небольшие концертные номера в Земуне прозвучали, как ни странно не в русских салонах или на сцене, а у наших общих друзей-сербов по фамилии Якшич. Их дом находился в конце нашей улицы Прегревице, на углу. Хозяева - две очень интеллигентного вида сербки и импозантнаый мужчина - очень хорошо относились к русским эмигрантам и нередко оказывали материальную поддержку неимущим беженцам. На Новый год всем русским детям Земуна покупали подарки и отдавали их на общую «елку» в Сербско-Французское Общество.
       Мои папа с мамой и тетя Нина дружили с Якшичами, часто бывали у них в гостях. Иногда брали и меня с собой. Я не знаю, где и кем работали Якшичи, но их двухэтажный дом был полон картин, фарфора, ковров. В одной из комнат посреди зала стоял большой черный рояль. Здесь и проводились концерты, где выступала тетя Нина. Аккомпанировали ее сослуживцы по гимназии или музыкальной школе. Помню, что папа тоже играл Шопена, Чайковского.
       Якшичи накрывали богатый стол, а так как мы, дети, всегда были голодные, то никогда не отказывались, хотя папа был недоволен, что нас подкармливают, и стеснялся угощения. Особенно весело было у Якшичей на праздник, который сербы назвают «Слава». Олег был уже взрослый, а мы с Игорем соревновались, кто раньше встанет и пойдет поздравлять Якшичей, потому что первому всегда доставались самые лучшие подарки. Слава - это народный, православный обычай, празднование дня семейного святого, обычно главы семейства. На стол готовятся традиционные сербские калачи и «коливо» - пшеничная каша с медом, вроде нашей кутьи на Рождество. Кстати, сами сербы калачами в мое время называли пирожные, приготовленные собственноручно «газдарицей», то есть хозяйкой. Я уж не помню чья «слава» праздновалась у Якшичей, но за подарками бегала, да еще как!

       Так вот, тетя Нина, хотя и начала с сербов, но русская аудитория ей была привычней. Она много пела (и репетировала) в Земунской гимназии, в Комитете по делам беженцев, в Сербско-Французском обществе, на вечерах музыкальной школы. Сольных выступлений первые годы у Зволянской не было - как правило, 3-4 арии или романса в общем концерте.

       Учебный год 1923-1924 года в Музыкальной школе для Нины Зволянской ознаменовался приходом трех учеников - двух девочек (В.Войнович и Малиновской) и мальчика (Оноприенко). Н.П.Яворский в учениках уже не числился.
       Одновременно с преподаванием французского языка в гимназии и уроков пения в «музичке» Нина искала подработку на стороне. Не всегда удавалось делать это за деньги, порой платили лишь тем, что кормили обедом, но и такая форма расчетов ее устраивала - хоть на чем-то можно сэкономить. Вообще, тема еды в дневнике тети Нины мелькает довольно часто. Вот несколько примеров:

       «1.04.1922. Были на рауте в Сербско-Французском обществе, куда приезжал французский посланник, - много народу, нарядно, прекрасные сэндвичи, пирожки и чай».
       «22.04.1922. У нас была Л.Н.Курилова с Лелей, ходили к сербкам, потом пили чай дома».
       «14.05.1922. Годовая конференция в школе, потом персональский ужин с крюшоном, всеобщее веселье, но не мое».
       «27.05.1922. Наши хозяева уехали на целый день в поле, мы остались на свободе, как хорошо! Поставили самовар, пили чай во дворе, была Л.Н.Курилова с Лёлей».
       «1.09.1922. Первый урок с Милицей и Мишей Трухачевыми за обед (обед прекрасный)».
       «3.12.1922. Кашель у меня дикий, и молчание мало помогает, хожу только на уроки французского к Штемпель-Пель и к Трухачевым, где сегодня получила следующий обед: бульон с пирожками, телятина с каштанами и салатом из капусты, рулет с маком, к которому мы прибавили мед и чашку шоколаду!».
       «15.02.1923. Педагогический совет в школе, потом блины по подписке (25 динар), но я ушла в Сербско-Французское общество, куда звали петь…».
       «9.03.1923. В школе было пасхальное угощение для детей в 11 часов утра, а в 12 - для персонала…».
       «30.03.1923. Я ездила в Белград в банк за деньгами, записалась к дантисту и обедала у Грицкат».
       «7.07.1923. Была с мадам Куровой (Караводиной) у графини Головиной, пела там. Она хочет брать уроки, у нее хороший, большой голос и очень симпатичный муж. На обед был настоящий пирог с вишнями. Утром приходила Елена Ал<ександровна> Куч<инская>., и пели у Якшич, угощались чаем».

       Чаще всего упоминаются чаепития. Многие русские семьи, уезжая из России, захватили с собой самовар, и эти застолья с разговорами вокруг самовара - непременное времяпрепровождение в эмиграции. «На чай» ходили друг к другу в гости. Я, конечно, не знаю всех знакомых тети Нины, которых она упоминает в дневниках, поэтому привожу выдержки как есть, без комментариев:

       «…Заходила Н.А.Монтевид, хотела брать у меня уроки итальянского языка, но я его уже совсем забросила, забыла и отказала ей. Пили чай…»
       «Ездила в Белград. Была у А.Семичевой (бывш. Масловская) – наши петербургские давнишние знакомые, пили чай с вареньем…».
       «Днем был Д.А.Раткевич; вечером Женя Бойко (харьковская институтка). Пили чай, говорили…».
       «Вечером был Борис Николаевич, узнавал о здоровье, пил чай у нас».
       «Вечером после уроков у нас были Анна Конст. и Б.В. Пили чай, - холодно».
       «После обеда пошли с Шушкой <Шушка - это я> в школу. Очень мило и тепло была я встречена там всеми, даже Верой Петровной Малининой, которая пригласила меня на их спектакль и вечером к ним на чай».
       «Проведывала Веру Степановну Деконскую. Ее положение ужасно - вшестером в одной комнате, нищета и отчаяние. Даже чаю негде попить…».
       «Б.Велихов пришел к нам, пили чай».
       «Днем была на чашке чая у Нат. Корн., куда был приглашен персонал для слушания доклада Б.Н. о педагогическом съезде в Белграде».
       «В 5 часов мы были втроем у Рудневых, пили чай…».
       «…Заходила к Боголюбовым, пила чай у Татьяны Аркадьевны, где застала приехавшего на несколько дней Д.Н.Сергиевского».
       «Была у Анны Мих., пила там чай. Были там Варвара Михайловна и милая Кливцова».
       «Пела в Белграде в Комитете. Аккомпанировала Вера Михайловна Лукьянова, дочь Александры Владимировны Стрежневой (которая 3 года жила у Грицкат, где я с ней и познакомилась, обе они очень славные). Потом пили чай…».

       Тетя Нина была знакома с супругами Эрдели из Великой Кикинды, где они руководили Русско-Сербской девичьей гимназией. В первый свой приезд в Белград по случаю венчания короля Александра I они встречались с тетей Ниной и настойчиво приглашали посетить их гимназию. Вероятно, тогда еще не шла речь о переезде, просто о поездке в гости. Последующие приезды Бориса Николаевича и Наталии Корнелиевны Эрдели по разным поводам в Министерство и Державный комитет неизменно сопровождались очередными приглашениями. Наконец, тетя Нина решилась и, дождавшись летних каникул и очередного, теперь уже письменного приглашения на первый выпуск в Кикиндской гимназии, поехала.

       Небольшой городок Велика Кикинда находился на северо-востоке Королевства СХС, у самой границы с Румынией. Прямого сообщения из Земуна не было, добираться приходилось с двумя или тремя пересадками на поездах через Панчево. Тетя Нина всегда говорила: «Я буржуйка, люблю комфорт», поэтому такие поездки для нее - сущее наказание. И все же ей не терпелось сменить обстановку. Она заранее послала открытку своей давнишней подруге Нине Висковской, чтобы та встретила и помогла с размещением на несколько дней. Бедная моя неженка тетя Нина добиралась до Кикинды почти сутки.

       На следующий день Зволянская произвела сенсацию среди местной эмигрантской публики, появившись неожиданно на торжественных мероприятиях по случаю первого выпуска гимназии. Оказалось, что ее приезда не ожидали; письменные приглашения рассылались всем подряд.
       В гимназии состоялось торжественное богослужение, потом «акт», то есть вручение аттестатов (окончили 9 человек 8-го класса, где классными дамами были Анна Петровна Ольховская и Ольга Федоровна Пишель). Затем обед в саду. Вечером спектакль воспитанниц и танцы, но то и другое, по оценке Нины, «прошло вяло».
       Следующий день - день визитов. Не буду утомлять перечислением фамилий - все эти люди еще не раз встретятся, потому что Кикинда (в мое время городок назывался Велика Кикинда) - это место моего детства, здесь я прожила и проучилась 7 лет.
       Главные события для моей тети Нины развернулись в третий, последний день пребывания в Кикинде. Утром репетиция сольного пения, аккомпанировал сам Борис Николаевич Эрдели, вечером - концерт вокальной музыки с приглашением всех воспитанниц и части преподавательского персонала. Цветы, восторги, рукоплескания! На следующий день рано утром Нине нужно было уезжать. Провожать пришли (в 8 утра!) чуть ли не всем персоналом гимназии! Борис Николаевич - с огромным букетом роз. Звали переезжать в Кикинду преподавателем пения или музыки, конечно, обещали «золотые горы». Прощание было очень трогательным.

       С той поры тетя Нина стала обдумывать переезд. Вечно больная бабушка, жившая с Ниной, вполне могла переехать в Кикинду, но ее нужно убедить. Правда, неизвестно, подойдет ли ей климат. Олег учился в институте и жил самостоятельно в Белграде - с ним проблем нет. Игорь учился в Земунской гимназии, жил с мамой и папой в квартире на улице Прегревице. А вот со мной вопрос был не таким простым. Дело в том, что я хоть и ходила в детский сад при той же гимназии, но жила на два дома - у мамы и у тети Нины с бабушкой. Таким образом, Нина изо всех сил пыталась облегчить бремя эмигрантской жизни моих родителей, беря на себя часть забот.

       Так оно и вышло - Нина осенью 1923 года переехала в Кикинду, но решение она приняла только через месяц на Адриатике, в Сплите. Дело в том, что благодаря неутомимой энергии и настойчивости Наталии Корнелиевны Эрдели удалось выбить деньги в Державном комитете образования на детский летний лагерь. Почти в полном составе воспитанницы гимназии в сопровождении классных дам и некоторых учителей отправились на два месяца в Сплит, где разместились в Обертничкой (ремесленной) школе. Борис Николаевич настойчиво уговаривал Нину тоже поехать на отдых, но денег у нее не было. Как произошло, что «вдруг деньги нашлись», не знаю. Как бы то ни было, тетя Нина отправилась к морю, где пробыла с 25 августа по 11 сентября 1923 года.

       Город Сплит ее очаровал - «старина и красота». Тетю Нину поместили в рисовальный зал с другими классными дамами. Много гуляла одна, с преподавателями, лежала на пляже, поднималась на гору Мариан - «красота, дивный аромат сосен, кипарисы, олеандры, вдали тихое синее море, старый заброшенный монастырь, вход в который зарастает агавами – тишина!». Нина вспоминала маленькую кафану, где давали прекрасную рыбу, а на жердочке сидел «милый зеленый попугай». Вновь и вновь начальство увещевало талантливую певицу перебираться насовсем в Кикинду, и, в конце концов, тетя Нина сдалась: «заработка моего земунского на жизнь не хватает, а там будет больше денег, и Оле можно будет помогать, жаль только разъезжаться с детьми…».

Сплит. Открытка. 1930-е гг.

       Возвратившись в Земун, стала готовиться к переезду. Было решено, что бабушка тоже поедет, когда Нина найдет приличное жилье. Обо мне пока речи, как я понимаю, не было, я оставалась в Земуне с родителями. Тетя Наташа (сестра Нины и мамы), которая в это время приехала из Москвы, тоже решила возвращаться в Россию и уже собирала документы. Нине в гимназии ученики поднесли коробку конфет, а учителя на прощание устроили небольшое чаепитие. Начинался новый этап в жизни не только тети Нины, но и, как потом оказалось, всей нашей семьи…

       Итак, первого октября 1923 года Нина Зволянская вновь прибыла в Велику Кикинду, но теперь уже в качестве преподавателя французского языка в Первой Русско-Сербской девичьей гимназии в приготовительном, 1-м и 2-м классах. Первые два дня жила у старых знакомых - Анны Константиновны Висковской и ее дочери Нины. А.К.Висковская работала в гимназии учителем французского языка, и все последующие годы нашей жизни в Кикинде будут проходить под знаком крепкой дружбы наших семей. Много раз А.К.Висковская, иногда с мужем Владимиром, жившим в Шупляе, иногда с дочерью Ниной была у нас в гостях. Вместе мы отмечали русские праздники, именины, ходили гулять в парк. Нина Висковская окончила гимназию в Кикинде летом 1925 года и поступила в Белградский Университет. О дальнейшей судьбе Нины мне не известно.

Нина Висковская. Белград. 1926 г.

       Уже 4-го числа тетя Нина нашла себе комнату и зажила, как она пишет, «барыней в культурной обстановке». Через две недели она привезла из Земуна бабушку. Город и комната бабушке понравились. Первые дни ушли на знакомства с воспоминаниями и чаепитиями. В числе первых в гостях у Зволянских побывали Висковские, Анна Михайловна и Федор Ефимович Дубицкие, Александра Аркадьевна Боголюбова. «В общем, - написала Нина после этих визитов, - жизнь в Кикинде куда легче (физически), чем в Земуне, и культурнее (по нашим средствам)». Впрочем, эта квартира оказалась не последней, за полтора года мои женщины сменили 5 квартир. Конечно, это происходило не по их воле. Хозяева поднимали цены, требовали оплаты вперед, а жалованье в гимназии платили с перебоями. Дешевые (относительно) комнаты оставались только на окраинах Кикинды, поэтому приходилось с каждым новым жильем все дальше жить от центра, а соответственно и от гимназии.

       Первым делом для тети Нины всегда была музыка. Собственно говоря, ее и пригласили в Кикиндскую гимназию (пишу «гимназию», а у самой кошки скребут, ведь мы называли ее «институтом») с той целью, чтобы она обучала способных воспитанниц пению. Преподавание французского языка стояло на втором месте - для зарабатывания денег. В первый год она отобрала 5 гимназисток, а через год их было уже 8. Девочки выступали в общих гимназических концертах, ездили даже в Белград. Были у тети Нины ученицы и на стороне. В частности, она давала уроки французского сербкам Йованке Попович, Данице Недучиной, Елене Михайлович, уроки пения Грете Ризенфельдер, Ольге Ротхаузен. Фотография, подаренная Йованкой, интересна тем, что она снялась в национальном сербском костюме, а особняк Ризенфельдеров выглядит, как дворец.

Йованка Попович, ученица Нины Зволянской. 1929 г.

Велика Кикинда. Вилла Ризенфельдеров, где тетя Нина давала
частные уроки пения дочери хозяев Грете. Открытка 1920-х гг.

       Борис Николаевич Эрдели очень высоко ценил способности моей тети Нины, сам прекрасно аккомпанировал. В его отсутствие аккомпаниатором выступала преподаватель музыки Татьяна Аркадьевна Боголюбова.

       Слух о том, что в Кикинде появилась настоящая оперная певица, разлетелся среди русских беженцев с первых дней приезда Зволянской. На репетиции, проводившиеся в столовой интерната, собирались чуть ли не все классные дамы и воспитанницы гимназии. Буквально через несколько дней на квартиру к Зволянским явились местные жители - генерал Ковалинский и председатель русской колонии в Великой Кикинде генерал Б.В.Демьянович.

       - Мы слышали, что вы действительно поете замечательно. Не могли бы вы выступить в благотворительном концерте для сбора средств на елку для русских детей?
       - С удовольствием, если пройдет горло.

       Так состоялось первое выступление. За ним явился с приглашением директор музыкальной школы (кажется, из другого города) Владимир Курагин, но уже не к самой Зволянской, а к инспектору гимназии Б.Н.Эрдели. Речь шла о большом сольном концерте Нины Зволянской для беженцев. Такого солидного мероприятия в эмиграции у тети Нины еще не было. Естественно, Борис Николаевич пообещал поддержку. Курагин «по секрету» сообщил, что в концерте будет петь Ольга Владимировна, жена историка Владимира Николаевича Смольянинова. Концерт назначили на 10 февраля 1924 года.

       За день до концерта тетя Нина писала: «Пробовала петь дуэты с приехавшей мадам Смольяниновой; хриплю страшно. Мендельсона «Народную песню» кое-как одолели, но на «Сомнения» Глинки голоса у меня уже не хватило. Борис Николаевич в волнении».
       Однако на следующий день все прошло хорошо. Комментарии самой Нины так хороши, что я их привожу целиком:
       «Концерт благополучно состоялся. Я была совершенно больна, с жаром и хрипом, с кашлем, красным горлом, тем не менее школа и нервы вывезли, и я спела вполне хорошо, правда, не всё – вместо 10 вещей сольных и двух дуэтов только один дуэт, 6 романсов и одну арию “Наля” моего знаменитого, на остальное не хватило голоса. Борис Николаевич с Татьяной Аркадьевной сыграли (на двух роялях) Бетховена и Грига прекрасно, Смольянинова пела хорошо, она с большим опытом. Общее впечатление публики: “первый, действительно музыкальный вечер в Кикинде, и Зволянская очаровательна, очаровательна!”. Ура! Я победила, наконец? Это мой первый большой и ответственный вечер, и еще я была совсем больна. Самое удивительное, что я (кажется, первый раз в жизни) не боялась ни капли. Лет 20 тому назад какая-то гадалка в Петербурге сказала мне: “Ваша судьба (т.е. счастье и любовь к вам, удача) – поздняя”. Она была права. Но теперь эту “судьбу” надо удержать, и это трудно. Мне так хотелось бы быть настоящей, профессиональной певицей, и только певицей. Но без денег, без энергичного и умного руководителя, без протекции это почти невозможно. Мадам Смольянинова сказала, что у меня редкий голос по тембру и металлу, голос сам за себя говорящий. Неужели же он нигде не заговорит так громко и решительно, чтобы я могла бы жить (т.е. зарабатывать динары) только им?».

Программа концерта 10 февраля 1924 г. в Кикинде

       Вот еще несколько эпизодов из музыкальной жизни Зволянской в первые месяцы работы в Кикинде.

       6 мая 1924 года - концерт в «женской задруге». В дневнике записано: «Народу масса. Я пела, имела большой успех, хотя акустика в зале очень плохая. Из-за капризов Бориса Николаевича, который аккомпанировал мне, не спела самую эффектную свою вещь, и вообще могла бы спеть больше, распелась бы совсем, и победа была бы полная, а так впечатление, что голос маленький. Сербам мое пение не понравилось, для них главное “який (сильный) глас”, а у меня из-за хрипоты именно этого-то и не было, а тонкость пения, нюансировка, дикция, чувство – им не понятно. Дикий еще народ, в искусстве безусловно».

       8 ноября 1924 г. «Еврейский концерт прошел удачно, я была в голосе и, что хорошо, Б<орис> Н<иколаевич> тоже был в настроении (свех ожидаемого) и аккомпанировал сносно. Потом он играл на двух роялях с Татьяной Аркадьевной, играли хорошо, но до сонаты Моцарта публика кикиндская еще не доросла. Скрипач Стоянович играл неплохо, но мне не понравился – c’est un rustre, comme fomme et comme artiste. Певец, мальчик 18 лет, ученик Ашикова, пел скверно, т.к. уменья и пониманья еще никакого. Кончилось рано. Я ушла немного до конца и возвращалась одна по тихим, пустынным улицам, ярко освещенным луной. За три спетых романса я получила 300 динар».

       Самым впечатляющим событием, по оценке самой Нины, было ее выступление на пару с балериной Императорских театров Еленой Дмитриевной Поляковой на Пасху 1925 года. Этот концерт, организованный Наталией Корнелиевной Эрдели, был задуман как благотворительный, в пользу гимназии. По всему городу были развешаны афиши, билеты на концерт продавались очень дорого (1-й ряд – 80 динар). В программе также значилось выступление оркестра и по окончании мероприятия бал.
       До революции Полякова танцевала в Мариинке, много гастролировала по Европе, а в 1910-х годах оказалась в труппе С.П.Дягилева, где была солисткой. К моменту выступления в Кикинде Елена Дмитриевна уже три года как жила в Белграде, стала там примой-балериной, хореографом, режиссером в Народном театре и педагогом классического балета. Она сама поставила в Белграде балеты в операх «Проданная невеста», «Кармен», «Аида», танцевала в «Лебедином озере» и «Жизели». Последние 20 лет жизни занималась педагогической деятельностью в Чили, а умерла в 1972 году.

Программа концерта 26 апреля 1925 года в Кикинде

       Концерт состоялся 26 апреля 1925 года в «Народной гостинице». Нина сохранила программу, а я привожу ее комментарий: «Концерт прошел прекрасно, хотя публики немного из-за слишком высоких цен. Полякова танцевала великолепно и имела большой успех, особенно хороша была в “Умирающем лебеде” и в “Русской”. Я была в голосе и даже, говорят, как никогда до сих пор. В общем, и балерина, и певица оказались на высоте. Борис Николаевич прекрасно аккомпанировал. Играли Соколы и цыганский оркестр, танцы (после концерта) шли вяло. Зал и сцена были декорированы с большим вкусом. Мне поднесли мои приготовишки букет и подушку, вышитую point de rose (белая с розовым)».

       Музыкальная жизнь Кикинды не ограничивалась концертами, где участвовала моя тетя Нина. В католическом храме по выходным проходили органные концерты, а летом 1925 года приезжала даже Белградская опера (в малом составе). Ставили «Риголетто» в отеле «Nacional», построенной в 1900 году во времена Австро-Венгрии. В роли Риголетто - чудесный баритон Павел Холодков, в роли Джильды - Софья Драусаль (тоже русская). Аккомпанировал оркестр под управлением Слатина. К сожалению, размеры сцены «Националя» не отвечали требованиям постановки подобных спектаклей, но русские эмигранты все равно шли на оперу, как на праздник.

      С прогрессирующей болезнью отца в нашей земунской комнатенке жить стало совсем трудно. Плюс полная нищета. Мама попросила тетю Нину забрать меня к себе, чтобы пристроить в интернат при Русско-Сербской гимназии. Тетя Нина согласилась попробовать, и 12 июля 1924 года мы с мамой прибыли в Велику Кикинду. Было лето, все учителя разъехались по отпускам, разговаривать было не с кем, и мама меня оставила до осени.

       К нам домой часто приходили гости, либо просто поболтать, либо на чай. Почти все они работали в гимназии, то есть были сослуживцами тети Нины. Особенно много людей было в день именин Нины. Странно, но почему-то в Советском Союзе именины не отмечаются, только дни рождения. В годы моей юности отмечали и то, и другое, причем день рождения считался менее значимым праздником в сравнении с именинами (тогда писали «имянины»). Обычно на именины никто никого не приглашал, люди приходили сами - ведь у каждого в доме был русский отрывной календарь, в котором указывались дни празднования святых.

       Именины Нины отмечаются 27 января. Это день памяти равноапостольной Нины, просветительницы Грузии. К моей тете Нине в этот день с самого утра шли люди - кто с подарками, кто просто так. Анна Михайловна Дубицкая, хорошо готовившая дома, приносила пирог. Ее сестра, Ольга Михайловна Ковалинская (жена генерала Ковалинского) с двумя другими старушками - Анной Петровной Ольховской и Варварой Михайловной Гай - обычно дарили ноты, что для Нины всегда было очень ценно. Боголюбовы шли целой делегацией: Татьяна Аркадьевна, Александра Аркадьевна и их старенькая мама – Александра Степановна. Учительница музыки Петровская Елена Александровна тоже приходила с мамой, Марией Васильевной.

       Из мужчин первым являлся тайный почитатель таланта тети Нины и, насколько я теперь понимаю, ее воздыхатель Борис Алексеевич Велихов. Он был учителем математики в гимназии, но если бы я там не училась, ни за что бы не догадалась, что он математик. Я вначале думала, что он поэт, так как знал множество стихов и мог их читать без остановки часами. Потом уже я выяснила, что он сам сочинял стихи и очень даже хорошие - на русском и французском языках. Даже формулы, чтобы легче запоминались, он умудрялся подавать в рифмованном виде. К нам же он являлся всегда с цветами, даже в будние дни. Можно сказать, что я его видела у нас дома чаще, чем других. Худой, высокий, мечтательный, с клинообразной бородкой - вылитый Дон-Кихот! Он был одинок, и женское общество его притягивало, как магнит. Мне запомнилось из бесконечных разговоров о России то, что его прошлая жизнь как-то связана с местечком Конь-Колодезь (видимо, из-за колоритности названия оно и врезалось мне в память) - то ли он был хозяином имения, то ли там прошло его детство. А до эмиграции Велихов вообще не имел никакого отношения к преподавательской работе, поскольку работал инженером на железной дороге. Однажды он принес к нам домой серебряный значок инженера, где с обратной стороны была изображена лягушка. Оказывается, зеленую лягушку как символ инженеров-путейцев придумал император Николай I, а ее скульптура украшала вестибюль института!

       Вообще, Велихов был очень интересным собеседником, эрудированным докладчиком, легко общался с аудиторией, и мы, девчонки-гимназистки, любили его уроки. Мне, конечно, было немного неловко оттого, что я была единственной в классе, кто знал Бориса Алексеевича вне гимназии.
       Велихов познакомил тетю Нину со своими друзьями - Рудневым и Бенземаном. Впоследствии все трое частенько заходили к нам компанией. Георгий Андреевич Бенземан был в прошлом военным, и, как и мой папа, не мог нигде найти работу по душе. В конце концов, он все-таки где-то пристроился и даже некоторое время преподавал географию в гимназии. А вот Владимир Михайлович Руднев оказался очень полезным знакомым: он был прокурором суда в Кикинде, часто помогал тете Нине в юридических вопросах. Что удивительно, он же ее и лечил, поскольку очень хорошо знал медицину. Как звали жену Руднева, не помню, а вот их дочь Лёля, училась в нашей девичьей гимназии. Окончила ее, сдав матуру, в 1927 году. Тетя Нина занималась с Лёлей пением, а сама брала уроки сербского языка у В.М.Руднева, поскольку, как писала в своем дневнике, «наше пребывание здесь затягивается, и если хочешь получить сносное место, надо знать местный язык».

       Не успели отметить новый 1925-й год, как с квартиры пришлось съехать - хозяева попросили нас «на поле», так как при сдаче якобы договаривались жить двое, а тут еще и ребенок, то есть я. Я, хоть и шумная, но ничего плохого семейству Эйхелейн, у которого мы жили на Яшичевой улице, не сделала. Даже наоборот, играла с их детьми, вместе отмечали праздники и Новый год. Причина, я думаю, в скупости. Тетя Нина по этому поводу записала: «Материализм и некультурность пробить не так легко», имея в виду хозяев. Комнату, в конце концов, нашли «на краю света», но удобную и чистую. Хозяйка по имени Милица согласилась готовить для нас обеды по 9 динар. Иногда я ходила за обедом (один на троих) к немцам за две улицы от нас. Обед стоил дорого - 15 динар, - но было много и сытно.

       Однако и здесь мы не задержались. В середине мая я уже таскала вещи на колу (телегу), чтобы переехать в новое жилье. Теперь это были комната и кухня (которую мы тоже использовали как комнату) в чистой мазанке, с садиком и отдельным входом. Улица была, помнится, очень зеленая, тихая. Как и полагается, к нам снова потянулись гости, сослуживцы тети Нины и новые кикиндские подруги бабушки. В числе рядовых визитов был один необычный: нас посетила сама начальница гимназии, Наталия Корнелиевна Эрдели...

       В 1927 году в работе тети Нины произошли изменения: она приняла от Бориса Николаевича Сергиевского интернатскую библиотеку, за что стала дополнительно получать 400 динар в месяц. Сам Сергиевский перевелся в Сараево, в Кадетский корпус.

       В Великой Кикинде, где я прожила с тетей Ниной Зволянской и бабушкой 7 лет, вопросы материального обеспечения стояли в числе первых. Мы постоянно меняли квартиры, вечно недоедали, так как деньги, которые зарабатывала тетя Нина в гимназии, были мизерные, да и те платили нерегулярно. Одежду мы по сто раз перешивали одну и ту же, обувь носили, пока не развалится, чулки штопаные-перештопаные. Но все равно мы были женщины (три поколения), и опрятность всегда была на первом месте.

       Вообще, сложностей в кикиндской жизни у нас было предостаточно. Взять хотя бы вопрос отопления. Морозы хоть и не сибирские, но в Сербии бывают, да и осень сырая и холодная, поэтому каждый раз, снимая новое жилье, тетя Нина искала комнату с печкой. Топили исключительно дровами. Одна кола (подвода) распиленных и колотых дров стоила 60 динар, а в день уходило дров на 10 динар. К тому же часто сами хозяева занимали у нас дрова. Топить приходилось чуть ли не круглые сутки, потому что бабушка, в отличие от нас с тетей Ниной, все время была дома. Денег на дрова уходила уйма. Правда, тетя Нина где-то в городе договаривалась с румынами, и те привозили дрова не по 60, а по 40 динар. На фоне таких расходов приведу несколько цитат из дневника тети Нины:

       «25.11.1923 г. Дали жалованье за сентябрь! (840 динар за 3 месяца, черт знает что такое!!!)»
       «23.09.1924 г. Жалованье не платят с конца июля, среди персонала скрытое недовольство и брожение, т. к. многие в долгах, как в шелках»
       «17.11.1924 г. С Державным Комитетом драма – проворовались. Орешков (председатель), говорят, отдан под суд. Все беженцы и несколько служащих без жалованья 3 месяца! Что делать?!».
       «21.12.1924 г. Четвертый месяц без жалованья! Надо на что-нибудь решаться и действовать энергично. Не только прошлого не платят, но даже и в будущем ничего не обещают. Кто виноват? Не знаю, это и неважно, но положение трагическое».
       «4.07.1927 г. Борис Николаевич <Эрдели> обещал мне работу в библиотеке, но плата (сравнительно с большой затратой сил и времени) маленькая, кажется 400 динар только».

      Летом 1931 г. в Белграде вышло распоряжение о закрытии гимназии в Кикинде. Тетя Нина решила отправиться в Нови Бечей, где она уже работала в 1921 году классной дамой, и забрала с собой бабушку. Бедная бабушка! Она и так уже была старенькой, а тут такие хлопоты! Через год закрылся в Нови Бечее и Харьковский институт, и тетя Нина переехала в Белград. Наши пути пересеклись лишь в 1960 году, когда тетя Нина репатриировалась в СССР и приехала ко мне в Казахстан, в поселок Каргалинка под Алма-Атой, где я работала в институте.

       Последний (и единственный) год жизни у меня в Каргалинке бедная Ниночка была очень одинока. Я часто на несколько дней уезжала в командировки, долго по вечерам оставалась работать в Институте. Мне надо было в первый год моего пребывания в Советском Союзе создать себе репутацию хорошего работника, как было с юности всюду. К тете заходили постоянно новые знакомые, и она посещала 1-2 семьи, но это были чужие, а не ее верные югославские друзья. А ей надо было со мной поговорить, моей ласки. И, хотя она знала, что я ее очень люблю и все для нее сделаю, жизнь редко позволяла открыться. Увы!

       26 февраля 1961 года в Москве скончалась младшая сестра, Наталья Сергеевна Зволянская, потом средняя - Ольга Сергеевна, моя мама - 9 декабря 1961 года. Олег вызывал меня телеграммой, но я не поехала - ухаживала за тетей Ниной, которую не могла бросить одну.

       Последние 4-5 дней Ниночка лежала. Кормила я ее «птичьими» дозами: например, две-три суповых ложки крепчайшего куриного бульона, в котором растворено сырое яйцо. Она ничего не говорила и редко открывала глаза, лежала на спине, чтобы смотреть прямо перед собой. Один раз пришлось только подержать ее, как маленького ребенка, над горшочком – она была маленькая и легкая. А последние дни физиологических потребностей не было, все было сухо и чисто! Удивительно, но она была совершенно здорова, никаких болей не было, в полном сознании, 80 лет. Она «страдала» только от самой жизни. Без аха, без оха – вздохнула последний раз, смотря широко открытыми глазами, и перестала дышать.

       Скончалась Нина 20 декабря. Я вымыла ее чистейшие белоснежные волосы, которыми она (седыми с молодых лет) гордилась, пододвинув ее к краю дивана, на котором она спала и умерла, чтоб волосы свешивались, протерла их, причесала с прической по старинке с косой, скрученной на средине. Одела ей самое парадное, почти новое, ее концертное шелковое черное платье, бархатку черную на шею (старушки удивлялись, как мне не жалко было такого платья). Хороша была тетя Ниночка в гробу.

       Похороны были на открытой грузовой машине, со спущенными боками и задним бортом. Казах, молодой агроном Саду, принес от своих знакомых казахов много чудесных пестрых ковров и устлал ими пол машины, бока и кабину перед гробом – было очень красиво. Тетю Ниночку похоронили зимним солнечным днем в яблоневом саду (с дивным сортом яблок Апорт) среди рядов деревьев, где на большом расстоянии одна от другой были и другие могилы поселка Каргалинка и Института, так как кладбища как такового не было. Кругом на солнце сияли снежные горы Алатау…».