Франция. Париж. Парк Жоржа Брассенса.

          Скоро исполнится год, как я побывал в парке Жоржа Брассенса. Ах, как хотелось в статье увязать авторскую песню и парковое искусство в общий коллаж, перемешать их, влюбить друг в друга и, проявив негатив, насладиться красотой единства на полученном фотоснимке. Чувствовал ведь, что есть в парке какая-то аналогия между моей жизнью с Ютой, где ландшафтное искусство и авторская песня поменялись местами, а ухватить не мог. Шли недели, месяцы, я ходил вокруг да около, вытаскивал из памяти своей картинки, собирал материал, а все не складывался на бумаге рассказ, не вязалось кружево текста. Да и что можно сказать, если почти ничего о Брассенсе не знаю? Вернее, знаю, но не из первых рук, а из отзывов и мемуаров, а это – ненастоящее знание, а значит, и мое повествование будет отчасти нечестным.

          Обратился за помощью к Интернету. Сколько комментариев к биографии, а о парке – ноль информации! Как будто его не существует вовсе. Французские туристические сайты скупо сообщают о гектарах и красоте парка (у французов что ни зелень – все красиво!), а об истории создания либо о художественных достоинствах парка – ничего!

       Брожу по нашим фотографиям. Вот ручей, через который переброшен деревянный мосток. Тут же всплывают слова песни Брассенса: «Перейти бы только мосток, сбежим, разглядим все на свете».

        Вот колокольня у пруда – «мы обувь снимем и вдвоем побежим по траве под звон колокольный». Вот цветущая сирень, перекликающаяся с песней «Дверь сирени» («Port de lilas»). Вот цветы, а это уже другая песня – «Разговоры цветов». Плакучая ива у пруда наводит на строчку «Я печален, как ива…». Ни у кого из наших мэтров авторской песни нет столько строк, посвященных деревьям и растениям, сколько у Брассенса. Кого ни возьми, - Визбор и Окуджава, Галич и Высоцкий, Клячкин и Городницкий – все они либо романтики дороги, либо бунтари, либо атланты любви. Но самого земного, того, что под ногами, у них в песнях нет или почти нет. У Жоржа Брассенса на две добрых сотни его произведений я насчитал около 20 песен, посвященных цветам и деревьям: «Маргаритка», «Незабудка», «У моего дерева», «Дуб», «Разговоры цветов» и множество других.

        Задумывали ли авторы парка какие-то аналогии с творчеством поэта при создании пейзажных картин или нет, уяснить невозможно. А стало быть, все мои ассоциации, выходит, вымышлены, нафантазированы. Знаю только одно: Жорж Брассенс, как никто другой, достоин быть продолженным в парке, ибо он столько раз воспел природу, что уже при жизни посадил свой сад, осталось только имя ему дать. Умер поэт 29 октября 1981 года, а в 1982 году Жак Ширак, будучи мэром Парижа, присваивает его имя еще не построенному парку в 15-м округе Парижа. Только в 1984 году парк был открыт для публичного посещения. Поэтому вполне возможно, что в течение этих двух лет архитекторы парка внесли существенные изменения в пейзаж, используя творчество певца.

        Брассенс значительную часть своей парижской жизни прожил в нескольких сотнях метров от будущего парка, сначала в доме № 9 в тупике Флоримон, а затем на улице Сантос-Дюмон, 42. До парка на этом месте восемьдесят лет существовали скотобойни и рынок по продаже мяса коров, коз, птицы, овец и свиней. Полная аналогия с парком Бютт-Шомон, который тоже построен на месте бывших скотобоен. Мало того, в 1904-1918 г.г. здесь же существовал рынок по продаже лошадей на забой. У входа в парк – два огромных быка на высоких постаментах работы скульптора Огюста Николаса Кейно. Они перенесены сюда из парка Трокадеро, где были установлены еще в 1878 году. С другой стороны парка есть еще один памятник, изображающий торговца мясом с тушей на плечах. Поодаль, у театра, воздвигнут памятник рыночным торговцам конским мясом, погибшим в первую мировую войну. На постаменте выбиты имена людей. Имена лошадей при этом не упоминаются. В общем, до постройки парка здесь было не очень весело.

Вход в парк

Продавец мяса

          Родился Жорж в маленьком средиземноморском городке Сет 22 октября 1921 года. Отец был каменщиком, по натуре довольно грубым человеком, а мать происходила из неаполитанской семьи, играла на мандолине и знала множество итальянских песен. Еще в колледже Жорж серьезно увлекается французской поэзией, поэтому стихи и песни Брассенс начал писать очень рано. В 1939 году вместе с друзьями-подростками Брассенс оказывается на скамье подсудимых. Выяснилось, что они воровали вещи у своих же родных и продавали их на рынке в соседнем городке. Получив условное наказание, с началом войны в феврале 1940 года Жорж едет в Париж и устраивается рабочим на автомобильном заводе Рено. Там, живя у своей тети Антуанетты, он продолжает писать поэмы и песни, аккомпанируя себе на тетушкином пианино. В 1942 году выходят из печати два его первых маленьких стихотворных сборника.

          В 1943 году службой трудовой повинности Брассенс направлен в Германию в лагерь Басдорф. Там он знакомится с Пьером Онтениентом, прозванным Жоржем «Гибралтаром», который впоследствии станет не только другом на всю жизнь, но и доверенным лицом певца. В марте 1944 г. Брассенс получает краткий отпуск. Воспользовавшись отпуском, будущий певец дезертирует из лагеря и поселяется в Париже у Жанны и Марселя Планш, в доме которых он прожил до 1966 года и написал множество песен, часть которых посвятил гостеприимным хозяевам. Из воспоминаний очевидцев известно, что песни свои он сначала скандировал под хлопанье ладонями по краю стола. Затем, отчеканив ритм стихотворения, садился к пианино и создавал аккопанемент. Никаких знаний о законах гармонии и сольфеджио он не имел, поэтому при кажущейся простоте мелодии, в действительности песни получались очень сложными в музыкальном отношении.

          В 1946 году Брассенс увлекается анархизмом. Свои ранние песни он поет на сборах анархистской организации, но на публике выступать не решается. В целях заработка Брассенс пишет несколько статей в журнал «Анархист». Всю свою жизнь певец будет нести через песни анархические идеи, выступая против лицемерия общества. Священнослужители у него - «черные звери», невостребованные товары в магазинах – проститутки, а открытое непослушание и непочтительность к существующим законам общества – демонстрация свободы.

          В 1947 году Жорж знакомится с женщиной, эстонкой по имени Йоха Хеймен. Брассенс дает ей немецкое прозвище «Пюппхен» («куколка»). Пюппхен становится его спутницей на всю жизнь. Брассенс скажет однажды: «Это не жена, это – моя богиня». Йоха впоследствии сопровождала его в гастролях, присутствовала инкогнито на концертах, следила за его одеждой, питанием, но они не были женаты и все 35 лет, что были вместе, жили врозь. Брассенс был противником брака, считая, что брак депоэтизирует женщину.

          До начала 50-х годов Брассенс, по совету своих друзей, выступает в маленьких парижских кафе, но публика не воспринимает задумчивого и сложного поэта. Брассенс выходил на сцену, ставил ногу на стул, и в такой статической позе, без всяких разговоров и заигрываний с публикой между песнями, как это было принято, исполнял свой номер. Мало того, что стихи оказывались сложными для восприятия публикой, не желавшей думать о проблемах послевоенного времени. Его песни несли абсолютную антимораль, они опрокидывали привычные представления о счастье, любви, войне. Нет, пожалуй, такого общественного табу, которого он не нарушил. К тому же мелодии никак не соответствовали вкусу праздных завсегдатаев кабачков. Так или иначе, творчество поэта было отвергнуто, и Брассенс дает себе слово никогда больше не выступать на публике.

          К счастью, в 1952 году друзья знакомят его с певицей Паташу, которая содержала один из модных ресторанов на Монмарте. Она с невероятной настойчивостью уговорила Жоржа вновь попробовать себя на сцене в перерыве между ее выступлениями. И вдруг – о, чудо! – его песни понравились. В этом же ресторане «У Паташу» Брассенс знакомится с контрабасистом Пьером Николя. Тот играл в оркестре певицы, и однажды, как гласит легенда, Брассенс подошел к нему и сказал: "Слушай, ты не мог бы время от времени делать свои "бум-бум" позади моей гитары". С того дня друзья не расставались до самой кончины поэта.

Брассенс на сцене

          Начинается стремительный взлет популярности певца. В этом же году на студии «Полидор» выходят подряд две пластинки с песнями в исполнении шансонье, последующие два года – масса поездок и концертов. Наконец в 1954 году он дважды, в феврале и сентябре, выступает с сольной программой в престижнейшем концертном зале «Олимпия». Отныне пресса называет его не иначе, как «новатором стиля», который «блистательно владеет французским языком». «Он принес нам глоток свежего воздуха», - напишет один из журналистов. В том же году он удостаивается Гран-при Французской Академии. Теперь уже никого не возмущает то факт, что на сцене в той же позе с гитарой на колене стоит усатый, похожий на дровосека человек, и, обливаясь потом, проговаривает свои возмутительные для уха парижского обывателя песенки.

Жорж Брассенс

          Брассенс пел не только песни на собственные стихи, но и сочинял музыку к стихам Виктора Гюго, Поля Верлена, Франсуа Вийона. В обычной жизни поэт сторонился всего, к чему обязывало положение звезды, всего, что шумно и публично. После очередных концертов, гастролей, сеансов звукозаписей, он с радостью возвращался к своим книгам, друзьям, к своим песням.

          Все 50-е годы прошли в непрерывных концертах и поездках. В 1959 году во время выступления в городе Биарриц певец впервые почувствовал недомогание. С этой поры жестокие приступы, связанные с болезнью почек, будут преследовать его до самой смерти. Иногда боли были настолько сильными, что приходилось отказываться от концертов. В 1963 году он оказывается на операционном столе. После более чем 20-летнего пребывания в маленьком доме Жанны и Марселя Планш в тупике Флоримон Брассенс подыскивает себе более современную квартиру. В 1964, а затем в 1968 годах Жорж снова на больничной койке. Подорвав здоровье, Брассенс в свои 50 выглядит очень уставшим и постаревшим. В течение последних лет жизни концерты для него – утомительны. В 1973 году он совершает свое последнее турне по Франции и Бельгии, которое завершается 28 октября в зале университета Кардиффа в Великобритании. 20 марта 1977 года Жорж Брассенс в последний раз в своей жизни выступает на сцене. В 1976 году выходит последний оригинальный альбом его песен, а в 1979 году совместно с джазовыми музыкантами он записывает на студии свои старые песни.

          В ноябре 1980 года Брассенс третий раз перенесет операцию на почках, а годом позже переедет в родной город Сет, где и будет вскоре похоронен на кладбище Ру, называемом «кладбищем бедных»…

          Гуляя по парку, я уже знал все подробности жизни поэта. Думалось, что человек, отрицавший стадность «орущих глоток», смеявшийся над искусственной сложностью мира, отчаянно любивший жизнь вряд ли мог удосужиться более высокой чести - стать именем самого честного, по его выражению, мира – мира растений и цветов. В парке я узнавал ту же сумятицу в головах парижан, когда бродил по зарослям кустов жасмина, сирени и пионов.

          Среди этого растительного хаоса вдруг обнаруживался ручей с прозрачной водой, который мне казался стихами поэта. Грубовато выполненное бетонное русло, по которому текла вода, мне представлялся той же нарочитой грубостью в песнях. И то и другое - неестественны, а если искать оправдание грубости, то трудно представить себе более удачную защиту для душевного ручья поэта.

Ручей

          «Есть целый ряд причин, по которым Брассенсу дороги, так называемые, грубые слова,- писал его учитель Альфонс Бонафе. - Главная из них состоит в том, что они бросают вызов той цензуре, которая хуже общественной и которую мы осуществляем над самими собой. Благодаря своему дару одинаково умело пользоваться простонародными и изысканными выражениями, архаизмами и неологизмами, ругательствами и детским жаргоном и при этом оставаться естественным, Брассенс реализует наше внутреннее стремление к независимости, в том числе и в языке. Следуя за Брассенсом, мы игнорируем любые запретные знаки. Его свобода, выраженная средствами поэзии, по-братски взывает к нашей, приводя ее в восторг».

          Тут же бродили столь любимые Брассенсом кошки в полной невозмутимости по отношению к шумно игравшим детям. Проходя мимо цветущих роз, которых, как уверяют путеводители, здесь 510 кустов, я повторял строки

          В самом центре парка, на небольшом постаменте, резко контрастируя с зеленью растений, темнел бюст поэта. Был субботний вечер, в парке стоял детский гвалт, взрослые заняли все свободные лавочки, беседуя друг с другом, и никому не было дела ни до меня, ни до Брассенса, наблюдавшего за людской суетой с высоты своего черного обелиска. Почему-то мне показалось в этот момент, что Брассенс, так нелепо изваянный неизвестным мне скульптором в несвойственной для поэта мужественной манере, чем-то похож на Ремарка. Та же бравада, та же преданность дружбе, то же полуголодное существование в годы войны и то же непонимание со стороны тех, кого так любили оба автора…





          В нескольких метрах от памятника поэту расположена скульптурная композиция, изображающая ослика, тянущего небольшую повозку. У Брассенса есть песня с названием «Маленькая лошадь» («Le petit cheval») на стихи Поля Фора. В ней говорится о пони. Передо мной же был явно не пони, а осел. Возможно, автор скульптуры перестарался с длиной ушей. Как бы то ни было, но эта «маленькая лошадь», пожалуй, единственное прямое указание на связь парковой композиции с творчеством певца.





          Доминантой парка является, безусловно, часовня с колокольней, сохранившаяся со времен когда-то существовавшей на этом месте деревни Вогирард. Красиво отражаясь в зеркале водоема, эта колокольня притягивает к себе взгляды посетителей. Она похожа на курительную трубку, с которой Брассенс никогда не расставался. На всех фотографиях, которые мне приходилось видеть, поэт был запечатлен со своей неизменной трубкой.

          Вспоминая сейчас этот парк, я понял, что он расположен на разных уровнях. Тогда же я был так увлечен ассоциациями, нахлынувшими во время прогулки, что не заметил этого. Тропинки то взбегали наверх, к старому винограднику, который сохранен в знак памяти о деревне, то спускались вниз, к воде, к розарию, а я растерянно бродил между деревьями, собранными в группы, и все размышлял о судьбе вдруг ставшего для меня близким человека. Наверное, не будь этого удивительного парка, я бы не смог так остро почувствовать пронзительность и одновременную при этом беззащитность Брассенса. Дойдя до виноградника, где, согласно указателю, росло 700 кустов винограда сорта Пино Нуар, я неожиданно увидел ульи. Оказалось, что пасека установлена здесь еще с 1986 года, где школьникам дают элементарные знания о пчеловодстве и опылении растений. Более 30 тыс. учащихся побывало здесь за это время, а каждый год в первую субботу октября проиходит публичная распродажа меда, добытого из этих ульев. Хорошая традиция. И детям интересно, и дополнительное опыление для парка. К слову сказать, виноградник тоже оборудован для обучения школьников виноградарству. Дети по осени сами собирают виноград, из которого производится 320 бутылок вина ежегодно. Контроль за производством и последующей продажей вина осуществляет владелец ближайшего бистро Жак Мелак.

          Кстати, стоит отметить, что воспитательные программы для детей – это непременное условие при разбивке любого сада или парка во Франции. Мэрия Парижа тоже придает этому факту исключительное значение, поскольку воспитание подрастающей молодежи в духе любви к природе – национальная черта французов. Какой бы ни был уникальный парк – городской, пейзажный, исторический – везде и всегда есть в нем уголок, где детей обучают либо навыкам в ботанике, либо, как здесь, пчеловодству, либо виноградарству. А уж если есть возможность разместить на территории парка зоологический уголок, то каждый день там детское столпотворение. И не потому, что дети никогда зверей не видели, а просто они привыкли с пеленок проводить время от времени свой досуг в обществе братьев наших меньших. Я уже не говорю о детских игровых площадках. Они – обязательный атрибут каждого парижского парка или сада.

Детская площадка

          Вот и здесь есть игровая площадка. Помимо этого в парке Жоржа Брассенса оборудована каменная горка, где детвора с удовольствием проводит время, а также настоящий театр кукол «Полишинель», в котором по средам, субботам и воскресеньям даются представления по три раза в день. Учитывая, что с северной стороны от парка располагаются начальная школа и детский сад, эти познавательные детские заведения совсем не лишни.

Каменная горка

          Особенностью этого парка является сад ароматов, занимающий площадь 1300 кв. метров. Здесь посажены более 80 наименований различных видов ароматических растений, специй и лекарственных трав. Под каждым растением имеется табличка с указанием наименования, выполненным при помощи шрифта Брайля. Это сделано для слепых людей. Такое новшество я встретил впервые. Во многих французских садах присутствие каких-либо приспособлений, облегчающих прогулки людям с ограниченными возможностями – дело обычное. Однако такую услугу мне видеть не приходилось. Правда, какое отношение имеют незрячие люди к творчеству и жизни Жоржа Брассенса, выяснить не удалось.

          Выглянув за ворота парка, я вдруг обнаружил, что прямо возле парковой стены под огромным навесом расположился парижский букинистический рынок. Мне это живо напомнило наши овощные развалы: такая же суета, громкий говор, обилие прилавков и литературы. Работает он, как удалось выяснить, только по выходным дням. Около получаса я бродил по рынку, сначала из любопытства, а потом, пытаясь найти какие-нибудь старые открытки с видами садов и парков Крыма или мемуары русских эмигрантов. Увы, ничего подобного здесь не было. Зато чего только тут не встретил! Тут тебе и старые газеты времен первой мировой войны и нацистской оккупации, и старинные аббатские книги средних веков, и журналы, издававшиеся в Париже еще в XIX веке. Для библиофила это настоящий остров сокровищ. Позднее мне рассказывали, что именно здесь можно отыскать старые русские издания. Однако во время моего посещения ничего подобного не оказалось.

Книжный рынок

          Заметив, что начинает смеркаться, я поторопился назад в парк, ведь еще не вся территория была обследована. Обойдя колокольню с тыльной стороны, я попал в настоящий английский пейзажный парк. Редко растущие огромные деревья, изумрудный газон, небольшая речушка, причудливо изгибаясь, пересекала пространство этой части парка. Порядка трех сотен лиственных и хвойных деревьев были рассажены здесь с большим вкусом. Создавалось впечатление настоящего леса.

          Я представил этот парк поздней осенью. Должно быть, это весьма грустное зрелище. Вообще, зима – это время, когда смерть торжествует над жизнью. Возможно, именно зимний безлиственный парк, больше всего отвечает мировоззрению Жоржа Брассенса. По свидетельству друзей поэта, он обожал атрибутику смерти, его видели на похоронах не только родственников и близких, но и людей мало ему знакомых. Брассенс говорил: «Я ощущаю почти физическое присутствие смерти. Ввести ее в песню и посмеяться над ней - это мой способ ее обуздать, сделать так, чтобы эту невеселую реальность человеческого существования люди принимали с улыбкой».

            Альфонс Бонафе писал: «Смерть находилась в центре его внимания. Он был одержим ею, она завораживала его. Но и тут Брассенс был верен самому себе. Он посмеивался над безносой с тем же бесстрашием, с каким смеялся над обществом. Страшная работа общества по поглощению индивидуальности человека - это та же смерть, тот же ад. Сумев избежать эту насильственную ассимиляцию, Брассенс имел все основания надеяться, что оставит с носом и смерть».

          Уходя из парка, я вновь обратил внимание на цветы. Это были розы. Они производили торжественное и одновременно печальное впечатление под пасмурным небом уходящего дня.