Ю. Арбатский. Humanitas heroica. По поводу статьи Г. В. Вернадского «Повесть о Сухане».

Новый журнал, №64, 1961 г., Нью-Йорк

Сообщения и заметки

Humanitas heroica

-

       Слово человечество равносильно черногорскому понятию чойство, Георгий Владимирович Вернадский конечно совершенно прав. Его утверждение стало бы совсем неопровержимом, если бы он также растолковал слово «доротцтво». В плане это слово употреблено в смысле зрелости, т е именно в том смысле, в котором выходцы с крайнего севера СССР – народные музыканты и исполнители старин – его толковали. Об этих северянах уже писалось(2). И, будучи переведёнными на современный русский литературный язык, ваше приведенные строки плача матери Сухана звучали бы следующим образом:

        Человечность героя – черногорское чойство – или, как Герхард Газеман чрезвычайно метко определяет его, humanitas heroica(3) отразилась во Владимирском пергаменте(4) в понятиях чойства и чайства. Слова чайсть и чясть были в обиходе вышеупомянутых северян(5). Понятия Чойство, чоиства, чайства, чясть вытекают из одного и того же героического миропонимания, даже если бы все эти пять слов не могли бы быть приведены к общему знаменателю посредством лингвистических закономерностей. Закономерности же эти сплошь да рядом теряют свою правдоподобность для тех кто – как, например, я – изучаю не только литературные языки, но и народные говоры. Но о неточности лингвистических закономерностей, о их крайней недостаточности в отношении народных говоров все ещё не принято думать вслух…
        Однако же открытие Г. В. Вернадского столь значительно, что я – вопреки своему обыкновению – решаюсь дополнить его моими собственными наблюдениями, а скудость их да простится в свете следующих факторов: Упомянутые северяне – выходцы с побережья белого моря, с берегов рек Мезени, Печоры и Пинеги и из Архангельской и Олонецкой областей – их было 29 человек – скрывались под вымышленными именами в украинском секторе лагеря перемещенных лиц в Регенсбурге. Члены этой группы северян – «заслуженные народные артисты» - особенно крепко хлопнули дверью, покидая пределы СССР. Моё общее с ними продолжалось почти три года.
        Один из северян, глубокий старик – уже умерший – помнил ещё исследователей старин, посещавших его в царское время. Он пел для них, пел позже и для советских собирателей, а потом – отказался. Таким образом, из «заслуженного народного артиста» он был переименован во «врага народа». Тем не менее, он и дальше оставался верным заветам отцов, предпочитая кличку «врага народа» позору «заслуженного народного артиста».
        «Позор» - это его собственное выражение. И этот-то позор был совсем не в том, что ему пришлось петь не только старые, но и «новые» песни, которые стремились найти советские собиратели. В угоду им он импровизировал «старины» и о «Ленине» и о «Сталине», ибо и эти понятия были для него таким же «звуком пустым», как и «Царь-батюшка», только вот последний «не силовал». В своем «новом» творчестве старик пользовался испытанными приемами – текстовыми и музыкальными моделями, издавна служащими средствами народной импровизации(6), заменяя лишь имена богатырей именами, подсказанными ему «новейшими собирателями фольклора». Так на первых порах создавался «советский героический эпос».
        И если бы «происки власть имущих» остановились бы только на этом, никакие силы не заставили бы старика покинуть свою «весь» и начать «бегать по иностранствам». Однако «охальники», следуя тенденции генеральной линии(7), стали требовать от него «господских-распутных песен», т е песен обусловленных не русско-народным горизонтальным, а западноевропейским вертикальным тоноощущением(8). «По-барски» же петь он не захотел и именно поэтому бежал.

        Возможность вступить в конфликт с каким бы то ни было правительством из-за различий взглядов на музыкальную культуру покажется невероятным каждому неискушенному. Но искушенный то конечно вспомнит, что под игом национального социализма приверженцы современной художественной музыки(9) подвергались гонениям. Присовокуплю, что случай этого старика далеко не единственный. У каждого из вышеупомянутых «заслуженных народных артистов» - какого возраста он ни был бы – была своя подобная «беседа» о том, как он стал «изменником родины». А этих то «бесед» - повествований о житейских неудачах я наслушался до отвалу во время моего краткого, но весьма тесного общения с северянами.

        Чайсть – чясть! Эту поговорку мне приходилось слышать не раз из уст моих северян. Благодаря расспросам я выяснил, что в их толковании между понятиями чайсть и чясть нет казуального, но есть потенциальное соотношение. Если философское определение уместно в настоящем изложении, то тогда чайсть здесь относится к понятию чясть как отвлеченное явление к вещественности как таковой. Больше того, чайсть и чясть могут входить в состав донного и того же обобщенного понятия, но тогда они указывают на различные полюса той же самой сферы. Принимая перечисленные характеристики во внимание и мысленно переносят в героически-патриахальоые пределы западных Балкан, можно установить, что в миропонимании северян чайсть соответствует древнегреческому понятию arete, а чясть является её неотделимой спутницей – «честью»(10). И в сфере древнегреческой мысли уже Вернер Егер(11) блестяще доказал это положение. Но, заимствуя его терминологию, чайсть северян в одном из своих проявлений может быть также и «духовной крепостью, отвагой, которых нельзя рассматривать как рыцарскую доблесть в западном смысле» и «которые всецело отрешены от физического начала»(12).

        Тем не менее предшествующие определения ни в коем разе не исчерпывают всех значений поговорки чайсть – чясть! В толковании северян эти два слова также обозначают градации humanitas heroica. Второе слово поговорки символизирует обуздание отваги, а первое-приобретение человечности. Сам же процесс достижения humanitas heroica выражался северянами следующим образом: доросци человечеcтво (13). А это то выражение весьма недалеко от слов «дорос человечества» плача Сухановой матери.
        В то время как на сербохорватском языке есть немало трудов(14), посвящённых проблемам героизма, геройство в понимании жителей крайнего севера СССР всё ещё освещено чрезвычайно скудно. Этот промах может не сказываться на изучении интерпретации народного эпоса – былин(15) или, как сам народ предпочитает звать их, старин. Но для того, чтобы пополнить таковой пробел, необходимо непосредственное и самоотверженное общение с деревенскими жителями крайнего севера, т е то, что в своё время проделал Павел Иванович Якушкин. Именно в таком духе я и вёл свою работу на Балканах в 1933-42 годах.

        Здесь, в героическо-патриархальной зоне Балкан(16), становится совершенно ясным, что взаправду истинное геройство всегда ясно и чисть или – по-черногорски(17) – ведро и чисто. Чтобы быть героем юнаку недостаточно отваги – он должен обуздать её и сделаться человеком. Безусловно, человечность и геройство должны быть здесь слиты в одно целое(18), но следует добавить, что ни одно из них не смеет перевесить другого – нарушить состояние равновесия. Из этого же духовного равновесия проистекает та неподдельная терпимость к другим, но ни в коем случае не к самому себе, которую мне всегда приходилось наблюдать у тех, кто – будь они албанцы, черногорцы или русские северяне – уже подступали к вершинам humanitas heroica. На Балканах высоты humanitas heroica достигли и – на основании тщательного проверенных известий – всё ещё достигает современные эпические герои, живущие вне рода племени в неприступных горах северной Албании. В киевском же цикле старин(19) humanitas heroica выделяет богатырей отшельников – Светозара, Святозара или Святогора, - которые достигли такого совершенства, что им не место в свите Владимира Красного Солнышка. И, сравнивая тип этих богатырей с типом упомянутых отшельников северной Албании, невольно склоняешься к заключению, что совершенно это достигалось уже после всеобщего признания богатыря героем, когда он удалялся от мира соревноваться с богами и духами в человечности по отношению к простым смертным. Вот это крайний предел humanitas heroica – это апофеоз культа патриархального героизма и человеко-герой такого стиля рассматривается его средой как полубог, а Святославу или Светославу – богатырям далёкого севера неоднократно придается эпитет светого – «просветленного» или – под позднейшим влиянием церкви – «святого».
Как бы скромны мои дополнения к открытию Г. В. Вернадского ни были, они могли бы – и тут я нескромен – указать молодёжи новый путь к изучению русского языка.

------------------------------------------------

(1) – Новый Журнал, 59 (1960), стр. 196-202.
(2) - см. мои Этюды по истории русской музыки, Нью Йорк, 1956, стр. 104-107, 143 и “The Soviet Attitude towards Music: An Analysis Based in Part on Secret Archives,” The Musical Quarterly, XLIII (1957), стр. 303-304.
(3) Gerhard Gesemann, Heroische Lebensform, Берлин, 1943, стр. 107, 208-226.
(4) О котором см. George Vernadsky, The Origins of Russia, Оксфорд, 1959, стр. 310-314, 322.
(5) Следует отметить, что особенности выговора северян, по-видимому, не сказывались на их произношении этих двух и подобных им слов, связанных с понятиями героизма.
(6) Касательно народной импровизации и так называемых эпических моделей см. “Der musikalishe Bau des montenegrinischen Volksepos,” Archives Neerlandaises de Phonetique Experimentale, Амстердам, 1933 и G. Gesemann, “Die Asanaginica im Kreise ihrer Varianten,” Archiv fur Slavische Philologie, том 38-ой, стр. 1-44; “ Der Klaggesang der edlen Frauen des Asanaga: Zu Goethes Gedachtnis,” Slavische Rundschau, том 4-ый, стр. 97-114; Studien zur sudslawischen Volksepik, Рейхенберг, 1926; и «Вук Лопушина», Sisicev Zbornik, Загреб, 1929.
(7) О котором см, мою статью «The Soviet Attitude… и т д., стр. 301 f.
(8) Подробности и детальное объяснение этих тоноощущений читатель найдёт в моей книге Этюды… и т д., стр. 90 ff.
(9) “Entartete Musik.”
(10) G. Gesemann, Heroische… и т. д., стр. 108-131.
(11) Werner Jager, Paidaeia: die Formung des griechischen Menschen, Берлин, 1934 I, стр. 25; см. также W. Jaeger, Paidaeia: The Ideals of Greek Culture, Нью Йорк, 1939.
(12) W. Jager, ibid.,стр. 27.
(13) Винительный падеж.
(14) Главные из них – следующие: Stojan Cerovic, Primjeri iz zivota Crnogoraca: Njihovog cojstva, vitestva i karaktera, Никшич, 1929-1932 I-II; Marko Miljanov, Primjeri cojstva i junastva, Белград, 1901; и M. M. Pavicevic, Crnogorci u pricama i anegdotama, Белград, 1928 I, Подгорица, 1928 II, Херцегнови, 1929 III-IV, Загреб, 1929-1932 V-IX, Самобор, 1931-1932 X-XI, и Великий Бечкерек, 1932 XII. См. также Vladimir Dvornikovic, Karakterologija Jugoslovena, Белград, 1939.
(15) Этот термин, вошедший в русский литературный язык, был введён в употребление в тридцатых годах прошлого столетия известным собирателем фольклора Сахаровым.
(16) Касательно балканских зон см. Jova Cvijic, Balkansko poluostrvo i Juznoslovenske zemlje, Загреб, 1922 I, Белград, 1931 II.
(17) Прекрасно зная, что черногорское наречие относится наукой к сербо-хорватскому языку, я тем не менее выделяю «по-черногорски» из-за особых понятий встречающихся только в этом наречии.
(18) Г. В. Вернадский, «Повесть …и т. д.», стр. 199.
(19) В бытность мою в Регенсбурге мною было заснято 88 звуколент со старин этого цикла и 129 звуколент со старин цикла, который я хотел бы окрестить северным, исполненных северянами. И у меня есть все основания доверять этим лентам несравненно больше, нежели опубликованным записям общепризнанных авторитетов. Таким образом в продолжении настоящего изложения я ссылаюсь только на свои собственные материалы.