Стихи

Приятно быть дедом Морозом, не ведая сраму
Ходить по квартирам, подарки дарить, как король,
Но вместо стишка услыхав: «Воскреси мою маму!»,
Уже не захочешь играть благородную роль.

Ты можешь прийти в детский дом с целым ворохом тряпок,
С компьютером или мешком шоколадных конфет,
Но первая девочка спросит: «Не вы ли мой папа?»,
И падаешь в пропасть, хрипя деревянное «нет».

Густав Климт расписывает фриз
К вернисажу венского модерна.
Гении, парящие над скверной -
Тема, вытекающая из

Творчества Бетховена. Точней,
Из одной симфонии, девятой,
Проклятой, воспетой и разъятой
На цитаты для грядущих дней.

Три стены, три грации, три сна,
Тысячи связующих деталей -
Вольное пространство стихиалий,
Вечная священная весна.

Снизу человечество глядит
На работу мастера, пунктирно
Понимая замысел надмирный,
Что лишь возбуждает аппетит

Сухой, как скупая олива,
«Махмудка» - восточная кровь -
Пред зеркалом неторопливо
Сурьмит густотравную бровь.

Еще полчаса до премьеры,
Последний наносится грим…
Титан танцевальной карьеры,
Икона для геев и прим

Сидит в персональной гримёрной,
Он сосредоточен и строг,
И тихий мотивчик минорный
Мурлычет живой полубог.

Еще не умаялся ангел
Со сцены нести благодать,
Но вены - бугристые шланги -
Устали уже танцевать.

Сдуешь муку разлуки,
Сбросишь балласт коммерций,
Смотришь, - и нет разрухи
Ни в голове, ни в сердце.

Справишься с круговертью,
Мир собирая в точку,
Глядь, повезёт со смертью, -
Выцыганишь отсрочку.

Выпьешь глазами небо,
Смотришь, и разморило.
Станешь пером вальдшнепа,
Веточкой розмарина,

Скромным орешком кешью,
Кисточкой акварельной,
Словом, любою вещью,
Лишь бы не огнестрельной.

Воздух дрогнул, обрушился в воду
Апельсиновым конусом света,
Загудели стрекозьи народы,
Затаились лягушки-эстеты.

Стало весело чуткой осоке
Наблюдать золотые пылинки,
На её стебельке невысоком
Шевельнулся детёныш в икринке.

По сигналу дрозда водомерки
Замахали четвёрками весел,
Огибая кувшинок тарелки
И камыш, подметающий просинь.

И под весом шмеля-парфюмера
Наклонилась глава желтоцвета.
Начиналась великая эра,
Эра солнца, спешащего в лето.

Счастье – оно как пламя,
Звонкий полёт стрелы.
Тот, кто идёт ногами,
Не обойдёт углы.

Радость – хмельное небо,
Праздничный карнавал.
Кто не уткнулся в мебель,
Не загремит в подвал.

Мудрость – дорожный посох,
Вяжет молчаньем рот.
Кто не сумеет бросить,
Тот и не подберёт.

Гордость – секущий ветер,
Пристань чужих утех.
Тот, кто открыт и светел,
Не завернётся в смех.

Слава – она как порча,
Кроет шестёркой туз.
В ком поселился чёртик,
Не различит искус.

Учитель в образе котёнка
Явился утром на порог.
Ох, не простая работёнка
Не спорить с тем, что хочет Бог.

Нигде, как гость, не принимаем,
Глядит с надеждой существо,
И мы с тобой не понимаем,
Как раньше жили без него.

В служенье не бывает скуки,
Оно - начало всех начал.
Пусть исцарапаны все руки,
По маме лишь бы не скучал.

Мы стелим старый плед в коробку,
Что сохранилась от сапог,
И, упреждая нервотрепку,
Садиться учим на лоток.

Какая странная тоска по девятнадцатому веку
Одноэтажным городам, неспешной поступи времен,
По не застроенной земле, не показному человеку,
Что фотоснимком той поры на фоне гор запечатлён.

Кораблик в ялтинском порту линялым парусом полощет,
Великокняжеских садов вдоль моря тянется кайма.
Серьезно в камеру глядит в турецкой фесочке извозчик,
За ним империя лежит - Мария, Анна, Фатима…

Любовная лодка о быт не разбилась,
Но много чего в ней за жизнь накопилось:

Сады, путешествия, песни и розы,
Хорошие книги, плохие прогнозы,

Надежды, печали и снова надежды,
Два шкафа новёхонькой женской одежды,

Друзья по гитаре, друзья по ландшафтам,
Огромный баул нелюбви к алконавтам,

Домашних растений полсотни горшочков,
Чужих фотографий двенадцать мешочков,

Рюкзак фестивалей, рюкзак конференций,
Тугой чемоданчик синкоп и секвенций,

Что-то Галича не кажут по телеку,
Знать, не велено нервировать публику.
Если правда вызывает истерику,
То и совесть - просто дырка от бублика.

Если бить кайлом народу по темечку,
Гарантируя достаток хронический,
От достоинства останутся семечки,
Не в теории причем, а фактически.

Наша родина на юг расширяется,
Всё заделывает в днище пробоины,
А грядущее в подъездах ширяется
На украденные в сети биткоины.

Смотрит в небо генерал Врангель,
Покидая берега Крыма,
И не видит, как вверху ангел
Исторический летит мимо.

Безучастен в небесах вестник,
Что он может, если Сам в курсе?
Только ветер укрощать, если
Тот надумает срывать гюйсы.

Так же турок поднимал парус,
Грек с татарином спасал семьи,
Гордый римлянин бросал Харакс,
Полагая, что придет время,

Он вернется на родной берег
И, не ведая в душе срама,
Полной мерой отомстит зверю
За поруганные им храмы.

Что людей объединяет? Общая любовь
К тихой песне над рекою, к запахам цветов,
К романтическому морю, к летнему дождю,
Да еще любовь народа к своему вождю.

Что людей объединяет? Общая беда -
Неминуемая пропасть, черная вода.
И беда не в том, что пуля встретит на войне,
Нет страшнее униженья в собственной стране.

Что людей объединяет? Вера в чудеса,
Что, в конце концов, не вечна злая полоса,
Что хотя бы ради внуков мы живем не зря,
Да еще слепая вера в доброго царя.

Черно-белый фотоснимок.
Южный город. Прошлый век.
Сакля, ослики, маслина…
У порога - человек.
Смотрит царственно и строго,
Хоть корону примеряй.
А от дома - вверх дорога,
Вероятно, прямо в рай.

Мне знакомо это место,
Эта сакля, этот взгляд.
Возвращаюсь бестелесно
В Ялту на сто лет назад.
Бросив под ноги котомку
У прибрежных валунов,
Выбираю точку съёмки,
Я - фотограф Сокорнов.

Допустим, смерти нет, и можно не дрожать,
Лелея свой футляр из ненадежной плоти.
Когда у горла нож, от страха не визжать,
И не казнить весь мир, взрываясь в самолете.

Ведь если смерти нет, печалиться о чём?
Поэмы не сгорят, идеи не исчезнут,
Но я бы не хотел работать палачом
Или крушить надежду логикой железной.

Допустим, жизни нет, весь мир - иллюзион,
Специфика зрачка, мерцающая Майя.
Быть может, так и есть, и я тогда влюблен
В ненастоящий дождь в ненастоящем мае.