О растительном покрове острова Минотавра

        На полпути между Малой Азией и Африкой, в субтропических широтах Средиземного моря протянулся с запада на восток на 260 км продолговатый остров Крит, сложенный серо-розовыми известняками и мергелями. Немало связано с ним древних мифов и легенд - о похищении Европы, о царе Миносе, о жестоком быко-человеке Минотавре, требовавшем постоянных человеческих жертв, о детских годах Зевса, наконец о тесной его связи с Атлантидой. Но, отдавая должное историческому значению острова, мы коснемся в этом кратком очерке лишь одной, вполне реальной черты, о которой нашим читателям едва ли много известно. Как геoграфу и ботанику, однажды побывавшему на Крите, мне хотелось бы кратко рассказать о его растительном покрове, представляющем немалый интерес и достаточно своеобразном.
        Чтобы понять среду острова надо сказать два слова и о его климате, типично средиземноморском, с обильными осенне-зимними осадками и жестокой летней засухой (сумма осадков у побережий - около 500 мм, в среднегорьях достигает 1500 мм, а на сухих горных вершинах, по-видимому, опять падает до 400-500 мм). Длительная засуха характерна для всех высотных поясов. Зимой же на горных вершинах в продолжении полугода лежит снег, быстро стаивающий в первые теплые дни. В равнинах же он не держится более 1-2 дней. Здесь среднемесячная температура бывает зимой около 12 град. С, тогда как в летние месяцы превышает 26. Частые северные ветры и высокие горы («холодильники») слегка освежают знойный климат.
        Центральный хребет острова состоит из трех крупных массивов: на западе высятся Белые горы (Левка-ори), высотою до 2452 м, с обширным прилегающим плоскогорьем, в центре возвышается гора Псилорити или «Ида» древних греков (2456 м), а в восточной части острова расположены горы Ласситн (2158 м).
        Весь остров представляет собой типичный карстовый ландшафт, с глубокими ущельями, воронками и узкими долинами, обязанный своему образованию безоглядной вырубке лесов, начавшейся еще в античное время и последовавшему затем смыву мелкоземных почв. Современное трудолюбивое население стремится, однако, использовать каждый клочок накопленной почвы или искусственно террасирует склоны, разводя здесь маслины, виноград, а на более обширных площадках сея и кукурузу, пшеницу и чечевицу. Все, что находится вне этих отвоеванных для культур участков - дикорастущие маквисы, фриганы, редколесья - все это является объектом интенсивнейшего выпаса. Под его влиянием стираются понемногу все черты различий между растительными сообществами и исчезают редкие местные виды. И, все же, горный Крит еще и сейчас является настоящим «Эльдорадо» для ботаников.
        Флора его богата и разнообразна, содержит не менее 1500 видов. Основную массу их составляет Восточно-средиземноморский элемент. Здесь проходит восточная граница таких западно-средиземноморских видов, как вечнозеленые каменный дуб, земляничник крупноплодный и др. Богат Крит и местными видами - эндемиками, не растущими нигде кроме этого острова. Число их достигает 130 (или 8% от числа всех видов) и придает особое своеобразие его растительному покрову.
        Нельзя забывать, однако, что этот покров, который мы наблюдаем сейчас, представляет лишь остатки растительности, существовавшей в античные времена. Судя по свидетельству древних писателей, леса покрывали остров от берегов и почти до самых вершин. Постараемся же кратко описать тот современный комплекс культурных участков, пустошей и остатков древесной растительности, который застали мы в 20 веке, после несколько тысяч лет эксплуатации ее человеком.

        По берегам острова там, где к морю примыкают небольшие прибрежные равнины, образуется полоса песчаных пляжей и высоких дюн с характерной песколюбивой растительностью. Она представлена ассоциацией вшитых злаковых дерновин песколюба пырея ситникового. К ним примешиваются морская люцерна, дикая морская свекла, молочай кожистый, морская горчица и желтые цветы сложноцветного диотиса. На этом фоне часто возвышаются величественные агавы и опунции, занесенные издавна из далекой Центральной Америка и хорошо здесь прижившиеся.
        В нижнем поясе равнин и холмов, поскольку они не заняты культурами, находим участка самого жаро- и сухоустойчивого маквиса (вечнозеленые заросли кустарников). Это - сообщества рожкового дерева со сладкими съедобными плодами («цариградские рожки») и фисташки мастиковой. Древесные группы этих пород разбросаны на фоне теплолюбивой фриганы из кустарничков и полукустарничков.
        Фригана представляет иногда сплошные низкие заросли из полушаровидных растений, защищенных от поедания скотом либо колючками, либо ароматическими запахами, неприятными для домашних животных. Это запахи типа мяты, чабреца, чабера, лаванды. Растения из самых различных семейств приспособились здесь к борьбе за существование, объединенные общими чертами - минимальной величиной испаряющих листьев (часто древеснеющих или превращенных в колючки), компактностью формы (обычно полушаровидной в целях защиты от поедания скотом и для экономии влаги внутри куста), длинной, уходящей вглубь до водоносных слоев, корневой системой. Нередко здесь и растения степного типа, как сухолюбивый злак гаппарения волосистая или полукустарничковые «шары» чабреца. Ряд растений иначе «уходят» от убийственной летней засухи: кончают свой цикл развития ранней весной. Как и пустыня, весной (и даже зимой) фригана оживляется расцветанием уже в декабре диких гиацинтов, нарциссов и жасминов, наполняющих своим ароматом горный воздух. Таким образом, вегетация зимой здесь полностью никогда не прекращается. Так выглядит сложный комплекс наиболее обширного по площади и наиболее сильно окультуренного нижнего пояса острова.
        Следующий, вышележащий, более прохладный пояс, называемый многими ботаниками «надсредиземноморским», характерен островами некоторых листопадных лесов из дуба пушистого, известного нам по Молдавии, Крыму и Кавказу, из дуба крупночешуйчатого, плюска желудей которых используется как ценное танниноносное сырье («Валонея»). На западе острова встречаются в этом поясе и рощи более свежелюбивого вечнозеленого каменного дуба, а на сухих и экспонированных местообитаниях и гарях (кустарниковые заросли) из жаро- и холодостойкого дуба кермесового.
        Но главную достопримечательность Крита и его специфическую черту представляют остатки лесов более высокого, горного пояса, населяющих котловины, ущелья, а иногда и склоны гор. Это преимущественно редколесья очень пестрого состава, в которых главную роль играют древесные породы: 1) зонтичный кипарис (по-видимому, прародитель кипариса пирамидального, величественное дерево с кроной, напоминающей ливанский кедр или сосну с широкой кроной; 2) всегда сопровождающий его клен восточный или критский, небольшое деревце с маленькими кожистыми трехлопастными листьями, напоминающими листья грузинского дуба, произрастающего в Восточной Грузии; 3) сосна калабрийская, очень близкая к нашей пицундской сосне, поднимающаяся здесь, однако, почти до 1500 м высоты, и, наконец, 4) очень нетребовательный кермесовый дуб, встречающийся во многих местообитаниях, но здесь приобретающий древесную форму с шаровидной кроной и мощным стволом. Этим породам сопутствуют многие, южные и специфические кустарники. Лучшие из сохранившихся лесов зонтичного кипариса на Белых горах (Левка-Ори) теперь взяты под охрану закона и включены в заповедник в районе Сфакья, что, возможно, сохранит их от вымирания. Особые сообщества приурочены к влажным ущельям с потоками в водопадами (с высокой влажностью воздуха). Здесь, среди хаоса скал поросших мхами, царствуют величественные платаны, а у воды растут вечнозеленые заросли олеандров с белыми и розовыми цветами, настоящее украшение этих фантастических ущелий, да еще скромное авраамово дерево (витекс). Кстати сказать, платан образует здесь, в теплых ущельях вечнозеленые формы.

        Необходимо еще сказать несколько слов о растительности самых высоких вершин Крита, превышающих 2400 м. Здесь, где условия среды (очевидно, крайняя сухость и сильные ветры) не дают возможность произрастания деревьев, распространяется растительность, отнюдь не похожая на таковую субальпийского или альпийского пояса европейского континента. Тотчас после таяния снегов здесь сразу наступает жестокая и длительная засуха, которую выносят лишь некоторые засухоустойчивые кустарнички и кустарники. Из них здесь доминируют прижатые к земле стелящийся критский барбарис, форма красноплодноro можжевельника, волчеягодник маслиновидный, слива простертая, акантолимон колючий, астрагал критский, чабер колючий и др. Чрезвычайно богата и «внепоясная» растительность в трещинах скал, описать которую здесь нет возможности. Среди скальных видов много эндемиков, как стахелина древесная с круглыми серебряными листьями, древесный лен, майоран «Mapy», критский василек, критский сафлэр, железница критская. Но об одном хочется сказать особо. Под вершинами горы Иды, на высоте 1500 м находится «Пещера или Грот Зевса», а перед ней огромный, высеченный из скалы жертвенный камень. Здесь, по преданию, Гея, мать Зевса, спасалась от его отца Крона, пожиравшего своих детей и выкормила здесь с помощью козы Амальтеи Зевса-Громовержца.
        Ботаников этот грот интересует еще и потому, что с «потолка» его свешиваются кустики изящного папоротничка «Пещеры Зевса» (Хемионитис антри Йовис), не растущего более нигде на свете.
        Вот - самый сжатый очерк растительного мира этого удивительного по своей истории, природе и горным красотам острова, покидая который не можешь отрешиться от впечатления, что побывал в каком-то особом, довольно суровом, но своеобразном и прекрасном мире ...

У Трона Зевса

        Прибытие в Салоники - Олимп - гнездо разбойников? - По древнему городу - В путь! - Врата в жилище богов и их преодоление - Монастырь св. Дионисия - Кое-что о деревьях и цветах - Охота на «аполлонов» - Кладбище гигантов - В высокогорном мире - Трон Зевса – «Катастрофи» - по гречески- спуск - Монастырь Каналон - Джунгли Пенея - царство змей и кабанов - Платамонская крепость - Темпейская долина – «Умер, умер великий Пан !» - Возвращение.

        Стучат, стучат колеса и скорый поезд мчит нас по невысоким холмам и выгоревшей степи все дальше на Юг, к уже недалеким берегам Эгейского моря. Его дыхание ощущается в ровном свободном ветре и каком-то характерном, едва уловимом смолистом запахе.
        Теплое солнечное предвечерье. Мимо мелькают греческие посты, охраняющие железную дорогу: землянки, крытые жестяной крышей, бело-голубой полосатый флаг на высокой мачте и гарнизон, состоящий из пяти-шести солдат. При проходе поезда они становятся в шеренгу и положение «смирно».
        Иногда дорога бежит вдоль самого Вардара. Прибрежные платаны купают свою лапчатую листву в его мутно-желтых водах, бегущих с гор Македонии.
        Через час - Салоники. А всего час назад поезд вырвался из фантастических теснин Вардара и пересек у Джевджелии югославско-греческую границу. Всегда несколько волнующие пограничные формальности - позади.
        Наши взгляды прикованы к горизонту. Кто первый увидит море? Кто угадает за морем на западе очертания Олимпа, похожего, как говорят, на отдаленную грозовую тучу? Все чаще встречаются селения, иногда правильные ряды белых бараков. Это новые поселки греков - переселенцев из Малой Азии.
        Вот она - сверкающая полоска Салоникского залива! Еще поворот, и слева, вокруг голубой бухты показался раскинувшийся по холмам белый город, увенчанный зубчатыми стенами древней крепости. На востоке, над городом - лиловато-розовый конус горы Хортиат, несколько напоминающий, в миниатюре, Везувий. Справа, далеко за морем, на другом берегу Салоникского залива в золотистых лучах заходящего солнца чуть заметной нежно-лиловой дымкой стали намечаться контуры божественного Олимпа. И если все сложится благополучно, то через несколько дней этот воздушный силуэт из мира мифов и легенд превратится для нас в осязаемую действительность!
        Мираж скрылся. Поезд прогремел, заливаясь непрерывными свистками через неказистые предместья Салоник. На вокзале нас с братом встречают друзья (тоже два брата - Толя и Вова), а с ними и более пожилой, незнакомый еще нам, будущий спутник по Олимпу Петр Александрович.

        Автомобиль везет нас через шумный, пыльный и веселый город. Вдоль гавани - широкая набережная с высокими белыми домами, заполненная пестрой толпой. Как во всех средиземноморских городах начинается неторопливое вечернее гулянье - «корзо».
        В порту под легким ветром раскачиваются мачты бесчисленных яхт и рыбацких фелюг. Набережную завершает оставшаяся от древних укреплений знаменитая Белая башня - «Левкопиргос», окруженная темной зеленью кипарисов и пальм. Еще несколько минут езды по менее парадным и совсем бедным кварталам города - и мы радушно приняты в скромном домике наших друзей. Садимся к ужину на уютной, заплетенной виноградом веранде. Однако, комары и москиты - этот бич Салоникской равнины - не дает нам покоя и дружеский разговор то и дело прерывается звонкими шлепками по открытым частям тела. Жалкий метод борьбы! Вместо одного убитого комара сразу налетает целый десяток.
        Но от комаров нас отвлекают другие, более привлекательные и незнакомые нам существа: маленькие изящные ящерички-гекконы крейсируют в сумерки по стенам и потолку, охотясь за мухами и бабочками. Медленно перебирают они своими лапками с пятерней, пальцы которой оканчиваются острыми коготочками. Эти коготочки, цепляющиеся за малейшую неровность позволяют им свободно гулять по потолку. На избранную жертву они, однако, набрасываются молниеносно и глаз не успевает заметить момента проглатывания добычи. Особенно интересно, когда появляется геккон-соперник и старается сбросить конкурента с потолка. Если эта битва разыгрывается над столом, вы рискуете получить в тарелку супа дополнительный и не очень аппетитный рацион.
        Уже стемнело, но, возбужденные впечатлениями (эта была моя первая поездка в Грецию), мы не склонны ложиться спать и отправляемся вместе с молодыми хозяевами в порт.
        В воздухе пахнет нагретыми за день кипарисами, пиниями и морем - не то гниющими водорослями, не то корабельной смолой или солью - неподражаемый «букет» южных морей! Сотни огней сверкают и качаются на салоникском рейде. Мы нанимаем шлюпку и выходим в море - так далеко, покуда блеск городских огней не превращается в одну светящуюся во мраке бисерную нить. Под тихий всплеск весел плывем в каком-то звездном мире - звезды на небе, в воде, на берегу, звезды рыбачьих шхун в море. С берега доносится чуть слышная музыка. И сердце замирает от радости молодой жизни, от того, что снова в море, а кругом новая страна, новый незнакомый город и впереди еще столько волнующих событий!
        Только к полночи, уставшие с дороги и опьяненные морской прогулкой, вернулись домой. Перед сном исполняем обязательный ритуал - наглухо закрываем окна, ставни и двери и зажигаем (каждый на своем ночном столике) этакую свернутую в спираль серую «макарону» на блюдечке. Она медленно тлеет до самого утра и дымит тяжелым ароматом, отпугивая комаров и прочую нечисть. Мера необходимая. Тогда еще не были осушены обширные болота Салоникской низменности и легионы комаров, вместе с их спутником-малярией свирепствовали во всей округе, не исключая и Салоник.

        Несколько последующих дней были заняты подготовкой к путешествию, сбором информации и осмотром города. Необходимо было достать, как иностранцам, соответственное разрешение от местной полиции на скитание по горам, закупить продукты, узнать все, что возможно о цели нашего путешествия от местных жителей и знакомых. Нужно сказать, что наши молодые друзья уже достаточно хорошо освоились с греческим языком, а мне немного помогал и французский, очень распространенный в то время в Салониках.
        Реакция обывателей Салоник на наши планы была довольно единодушной: «На Олимп? - Да вы с ума сошли! Это же совершенно дикая страна, там нет ни приличных селений, ни гостиниц, и потом... это опасно! « - «Собираетесь на Олимп! Нет, нет ... Ни в коем случае. Разве вы не знаете, что еще полгода назад олимпийские разбойники взяли в плен группу иностранных туристов в полсотни человек? Знаете ли вы какой выкуп пришлось заплатить несчастным родственникам?» (мне так и представилась сцена с разбойниками из Равелевского балета «Дафнис и Хлоя»!) – «Bы ничего не слышали о бандах Янкулы и Джаджаса? Ну, Джаджас, правда, пойман, но часть банды-то на свободе! Нет, мы просто удивляемся вашему легкомыслию...».
        Более спокойные собеседники сообщали и некоторые исторические данные, касающиеся объекта наших стремлений. В прошлом веке на Олимпе и окрестных горах Фессалии «правил» знаменитый албанский разбойник Наум, взимавший «дaнь» со всех проходящих в Эпир караванов и грабивший купцов. Потом в течение многих лет через Олимп проходила греческо-турецкая граница, и горы были издавна пристанищем контрабандистов и просто любителей поживиться чужим добром. Обширные леса, отсутствие дорог и очень редкие селения способствовали этому промыслу. Вот тебе и «сонм богов». Хозяева сменились...
        Действительно, горный туризм в Греции в это время только зарождался, а олимпийский район считался небезопасным.
        Но запугать нас было не так-то просто. Хотя легкий трепет и запал в душу, но «авантюра» выглядела теперь еще более привлекательной и волнующей, чем раньше. Мы были непреклонны и продолжали сборы...

        Единственное современное описание Олимпа общегеографического и туристического характера мы нашли в книге швейцарского альпиниста Марселя Курца, энтузиаста, влюбленного в эти священные горы. Нужно сказать, что именно швейцарские альпинисты «открыли» заново Олимп для современного туризма. Они же рискнули переименовать многие греческие народные названия долин, вершин, хребтов, окрестив их различными именами из древне-греческой мифологии. Так, высочайшая вершина Олимпа (2917 м) Митика, что по-гречески означает просто «нос», получила имя «Пантеон», вторая по величине - Стефан стала «Троном Зевса» и так далее. Имена, конечно, для туристов привлекательные, однако, у греков почему-то не привились.
        За несколько дней были собраны сведения достаточные для того, чтобы выступить в первый «разведывательный» поход. Мы выяснили, что следует ехать по железной дороге до станции Литохорон, а оттуда пешком до одноименного села. Далее в горах (со стороны моря) нет селений и единственной «базой» мог бы стать старый монастырь святого Дионисия. Никаких туристических хижин и приютов в то время в высокогорьях не существовало.
        Город Салоники (или, по-гречески - Фессалоники) в тот раз мы смотрели довольно поверхностно, так как не были еще достаточно знакомы с историей и значением города и его памятников. (Автору довелось побывать в Греции в 30-тые годы девять раз, а на Олимпе - четыре раза. Но здесь описана первая поездка на Олимп и в Грецию вообще, впечатления от которой остались наиболее яркими и свежими. Иногда автор позволяет себе дополнять этот рассказ и сведениями из своих более поздних и лучше подготовленных экспедиций – прим. Ред.).
        Городу, основанному в IV веке до нашей эры пришлось пережить бурную и беспокойную историю. Постепенно развиваясь, он достиг уже в Римское время значение крупного торгового центра. Был вторым по величине городом Византии. Испытал жестокие набеги готтов, гуннов, в IV и VIII веках принадлежал славянским племенам (отсюда пошли и его славянские названия - Солун (сербо-хорватское и болгарское) или Солунь (древнерусское). Затем его покоряли арабы, «освобождали» западноевропейские крестоносцы. Его роль возвысилась в воскрешенной Византии ХШ века. Но уже в ХV веке, после жестокого сопротивления, город подпал под власть Османской Турции и пребывал под ее владычеством почти 500 лет. Лишь в результате Балканской войны 1912 -1913 годов город стал принадлежать Греции. Во время Второй Мировой войны три года находился под фашистской оккупацией.
        Тем не менее, он имел в своей истории немало ярких и славных страниц и удивительно, как мало памятников осталось потомству от всех ушедших в прошлое культур и цивилизаций. Объяснение тому простое: каждое последующее владычество старалось уничтожить творения предыдущей эпохи - создания вражеских народа или религии. Как часто человеку-творцу приходилось отступать перед человеком-разрушителем! И сколько красот и культурных ценностей погибло в яростных схватках с властолюбивыми фанатиками! И, все же, в этом многострадальном городе осталось кое-что из ценнейших памятников прошлого.

        Великолепная триумфальная арка Галерия сохранилась со времен Римской империи. Сейчас под ней пробегают красные трамваи, а кругом - сидят чистильщики обуви.
        Чудесная базилика Дмитрия Солунского, одного из популярнейших «святых-воителей», изображаемого всегда в латах, со щитом, мечом и стрелами, переносит нас в эпоху Византии. В храме, созданном в V веке, в подземной капелле, хранятся его останки. Великолепен и храм-ротонда Святого Георгия IV века, долгое время служивший туркам мечетью. Мы посетили также христианские катакомбы, расположенные под развалинами античного храма, посвященного Гераклу. В катакомбах стоит вода, и на кирпичах лежат деревянные мостки. Сыро и мрачно. Перед дешевыми печатными иконами теплятся свечи. И, как всюду в Греции, какое-то тяжелое и грустное чувство возникает при виде этих «подкопов» аскетического христианства под развалины памятников солнечной Эллады.
        Над одноэтажными кварталами печально возвышаются обезглавленные (обрубленные до половины) минареты храмов, превращенных когда-то в мечети, все еще напоминающие о павшем турецком владычестве. Кое-где пытаются восстановить средневековые фрески, замазанные муллами. Старые бедные кварталы, занимающие на периферии огромную площадь, кипят своей шумной и неряшливой жизнью. Ярким контрастом выделяются районы богатых домов и вилл, образующих вполне «европейские» улицы в центре города. Таковы были наши впечатления от Салоник тридцатых годов нашего столетия. Некоторое представление о второй по величине и значению городе современной Греции мы получили.
        В один прекрасный день все сборы были закончены. Разрешение от властей было получено, хотя и не без «скрипа» («... подозрительные русские без гражданства? Приехали из Югославии... Что им нужно на Олимпе?!»). Однако заступничество некоторых видных лиц из круга знакомств наших салоникских друзей способствовало положительному решению. На следующий день был назначен выезд.

        Утро выдалось ясное. Легкий ветер дул с моря. В городе на еще тенистых улицах пахло свежеполитой пылью и пиниями. В полусонных кварталах раздавались задорные крики разносчиков: «Пататес! Вамиес!». Проехав трескучим трамваем через весь город, мы прибыли на вокзал и заблаговременно заняли купе третьего класса в пассажирском поезде на Афины.
        Около семи часов поезд вынес нас из города в пустынную степь и простучал по железным мостам через рукава Вардара у самого его впадения в море.
За Вардаром степь горела. Дымовая завеса черной тучей стелилась над землей, а высоко в небе целыми стаями парили хищные птицы. Степной пожар повыгонял из нор всех мелких зверушек Они бежали от надвигающейся трещащей полосы огня, уничтожавшей все живое, а хищники, пользуясь их беззащитностью, камнем падали с неба и, схватив легко доставшуюся добычу, взмывали в воздух. Пахло гарью и дымом.
        Потом пошли культурные земли, простирающиеся на север вплоть до гор, по которым проходит югославская граница. Салоникская или Вардарская низменность, занимающая низовья Вардара, Бистрицы и Алиакмона - одна из самых крупных равнин страны (хотя ширина ее всего лишь около 70 километров). Это - житница Северной Греции. Поля зерновых чередуются здесь с посевами хлопка, кунжута, табака. Часто встречаются и плантации шелковицы, листья которой идут на корм шелковичным червям, а ближе к Фессалийским горам появляются и обширные виноградники.
        Прибрежная равнина простирается до станции Плати. Моря здесь не видно. Уже вскоре, по выходе поезда из Салоник, его светлая полоска исчезает за горизонтом. От станции Плати дорога поворачивает к югу и вьется по прибрежным холмам и предгорьям лесистого Фламбуриона. После одного из туннелей, уже с некоторой высоты, снова открывается море. К северу - бледно-голубое, мелкое, с обширными лиманами, полными водоплавающих птиц, в направлении юга - синее, открытое, сверкающее солнечной рябью и манящее в далекие страны.
        Дорога бежит над скалистым берегом. У станции Катерини поезд выходит на прибрежную равнину в устье реки Мавронери и Олимп показывается, уже неожиданно близко, во всей своей величественной красе.
        Я видел много гор, значительно более высоких и грандиозных, и за рубежом, и в нашей стране. Олимп не так велик, но обладает какой-то своеобразной и неповторимой прелестью.
        То ли потому, что овеян воздухом тысячелетних преданий, или потому, что достигает своих трехтысячных высот, находясь почти рядом с морем... Признаюсь, я боялся этой встречи, возможности разочарования, нарушенности его природной красоты современной деятельностью человека. Но нет! Он по-прежнему прекрасен в своей гармонии. Постепенно повышаясь от диких пустынных пляжей, к Олимпу поднимается пологая равнина с уже выгорающей степью. Конгломераты этой равнины прорезаны в нескольких местах глубокими, непроходимыми каньонами, заросшими кустарниками. Над ними кружат большими стаями розово-белые пеликаны. А сам массив, широкий, раскинувшийся с севера на юг на десятки километров, опоясан внизу вечнозелеными зарослями «маквиса», выше - синеющими издалека сосновыми лесами. Божественные вершины - Пантеон, Трон Зевса, Сколион, возвышаясь над царством горных лесов и пастбищ, сверкают через голубую дымку полудня розоватыми мраморными скалами, достойными по своей красоте престола богов древней Эллады. Кое-где под вершинами белеют нестаивающие снежники. Множество заросших лесом ущелий бороздят косматую грудь священной горы.
        Замечательно, что на горах, которые были центром религиозных представлений древних греков, не обнаружено никаких памятников или следов строений религиозного культа этой эпохи. Очевидно, они обожествляли Олимп «издалека». Он был для них символом прекрасной и дикой природы, населенной человекообразными богами. Сейчас там можно найти лишь часто полуразвалившиеся остатки византийских православных монастырей.
        Итак, мы вышли на одинокой платформе Литохорон, расположенной среди песков и лиманов у самого берега моря. Гремящее прибоем, открытое, разбивает оно свои воды о прибрежный галечный вал. Шипящим шумом шуршит уносимая назад волною мелкая галька.

        Поезд ушел, и стук колес затих понемногу в рельсах. Встречавший поезд дежурный скрылся от зноя в неказистом здании станции. Мы остались, наконец, «один на один» с Олимпом. Еще десятка полтора километров отделяли нас от его первых «контрфорсов», поросших смешанным лесом. Нам предстояло пройти всю выжженную солнцем степь в самый знойный полдень. Первое вольное купание на диком берегу славно освежило нас перед предстоящей дорогой.
        Мы вышли в путь пешком, не интересуясь «теоретически» существующим рейсовым автобусом. У подножья Олимпа, на границе чернеющих сосновых лесов виднеется небольшое село Литохорон. Дорога идет степью, поднимаясь постепенно к селу. Тысячи кобылок и кузнечиков с голубыми, красными и желтыми крыльями (из родов Sphingonotus, Oedipoda, Acrotybus и др.) выпархивают из-под ног, исчезая из глаз, благодаря защитной окраске сложенных крыльев, тотчас же, как только садятся на землю. Всюду торчат высокие сухие стебли асфоделей (Asphodelus microcarpa), цветущих весной султанами белоснежных цветков, отцветших тюльпанов и других луковичных степных растений. Весной здесь цветущий рай! Да и теперь еще лиловые и голубые шары кустарничкового тимьяна (Corydothyтus capitatus) и ежеголовника (Echinops sp.) расцвечивают уже начинающую выгорать соломенно-бурую степь. Вряд ли эта равнина будет когда-нибудь распахана: она сложена из наносов гальки и мелких камней, вынесенных потоками с Олимпа за тысячи лет.

        Село Литохорон дремало в полуденном зное. В сонной истоме стояли голубые домики, увитые виноградом и глициниями. Мы прошли по узким горным улочкам в верхнюю часть селения и расположились на веранде «кафениона»5, заказав себе «ванилью» с ледяной водой. Вскоре мы были окружены любопытными греками, которые, глядя на нас в упор, стали обсуждать вопрос о нашей национальности и наших намерениях. И здесь, как во многих краях Греции крестьянские народные костюмы исчезли. Кепки и помятые пиджаки украшали потомков древних эллинов. Женщины еще раньше мужчин «модернизовались» и щеголяют высокими каблуками. Пожилые женщины - в черных платьях старого кроя и черных платках. Неудержимый процесс стандартизации и «уравниловки» неумолимо стирает, к сожалению, все характерные внешние черты народов. Но не теряется ли с этим и что-то существенное во внутреннем мире нации, его своеобразии, патриотической гордости?
        С террасы виден между двумя гигантскими скалистыми горбылями грандиозный вход в ущелье потока Мавролонгоса, точно ворота, ведущие в недра Олимпа. Не здесь ли, в этих вратах прекрасные Оры, прислужницы 3евса, охранявшие вход на священную гору, опускали облачную завесу, закрывавшую от недостойных взглядов момент прихода богов с лучезарных небес на Олимп и их вознесения?
        Но нет пути через это ущелье. Местные жители посылают нас в обход через монастырский метох (поместье) и через далекий перевал, ведущий в монастырь Св.Дионисия. От него уже идут тропы к вершинам Олимпа. И таким путем до монастыря часов пять хода (при подъеме).
        Тут нас атаковал официальный проводник (гид, или, по-гречески - одигос) туристической организации, известный Кристос Какалос, с предложением подрядить мулов и «вести» нас на вершины (ему уже донесли о нашем прибытии услужливые «агенты», имеющие процент с его дохода). Однако, маститый «гид» не учел, что, во-первых, мы не зажиточные западные туристы и крупными средствами, которые безжалостно обдирают с них проводники, не располагаем. Во-вторых, что мы, народ молодой и самостоятельный, считаем позором пользоваться услугами какого-то платного проводника (к тому же мало симпатичного), который бы нарушил единство, свободу и дух нашего коллектива, а это мы считали тогда в путешествиях самым главным и свято придерживались принципа подбора участников похода, схожих в восприятиях мира и впечатлений прекрасного. Разве не ужасно, когда в экспедицию сплоченного и единомыслящего коллектива вторгается личность водителя - пьяницы, от которого вы всецело зависите в ваших планах и которому наплевать на вашу работу и красоту, с который вы встречаетесь?! Навязавшийся нам проводник, уверенный, что мы без него не обойдемся, побежал, не дождавшись нашего согласия, нанимать мулов. Мы переглянулись, хорошо поняли друг друга, взвалили рюкзаки на плечи и, покинув кафенион, решительно зашагали в сторону величественного ущелья, несмотря на предупреждающие об опасностях пути окрики союзников «одигоса». Нет пути? Это мы еще посмотрим! Наше срочное выступление было похоже на бегство. Но зато мы избежали бесконечных споров, уговоров и нахального навязывания, столь характерного для живущих от туризма греков.

        Выбравшись из села немного в горы, мы разбили наш бивак за мельницей под ущельем, в сосновом лесу. А лес на этой высоте был более всего похож на леса окрестностей Ялты в Крыму (с растительностью которого мне пришлось познакомиться значительно позднее). Главной породой была здесь та же крымская сосна (или сосна Палласа), растущая во всей южной части Балканского полуострова. К ней примешивался в нижнем ярусе тот же пушистый дуб. Было здесь немало общих видов и среди кустарников - скумпия, грабинник, красноплодный можжевельник. Но было много и чисто средиземноморских вечнозеленых видов, избегающих более прохладного климата Крыма - каменный и кермесовый дубы, филлирея, два вида земляничного дерева (впрочем, один из них изредка также встречается в Крыму). Нередки здесь и растущие у нас на Кавказе самшит и хмелеграб. Но уже отсюда, от села, было видно, что выше в горах растительность совсем другая.

        Пообедав и отдохнув, стали мы держать совет. После небольшой разведки решено было, вопреки всем предостережениям, идти к монастырю не в обход через горы, по «нормальной» дороге, а прямиком по ущелью. Монастырь стоял на том же потоке Мавролонгосе, но значительно выше.
        Около пяти часов мы выступали в поход. В начале ущелья по карнизу шла сносная, хотя и узкая тропа. Но скоро она разбежалась на множество «козьих» тропинок, и которой из них нам следует держаться - было неясно. На наше счастье повстречался еще недалеко от села старый пастух с античным посохом, с завитушкой на верхнем конце. Сначала он рассказал нам для подбодрения, что в этих местах погибло не так давно трое немецких туристов, сорвавшись с тропы. Потом указал нам впереди с левой стороны ущелья громадный зуб-скалу, торчащую над пропастью. Если, по его словам, мы пройдем выше этого зуба, то сможем, пожалуй, добраться и до монастыря.

        Над нами громоздились громадные скалы, поросшие лесом, внизу в ущелье рокотал Мавролонгос. Мы все ползли вверх, уже без дорог и тропинок, стараясь подняться выше рокового зуба. Полная нагрузка рюкзаков особенно затрудняла подъем. Карабкаясь по кручам, мы вдруг услышали сзади легкий шум и оглянувшись, увидели, что наш Петр Александрович, шедший последним, исчез. На наши крики ответа не последовало. И только после отчаянного вопля - «Павел Александрович, где вы?! ~- откуда-то снизу, точно из преисподней, раздался довольно флегматичный и скрипучий голос: - «А я - здесь!» Отлегло от сердца. Пришлось спускаться обратно.
        Наш друг, поскользнувшись, пролетел с десяток метров вниз по ущелью и шлепнулся прямо в большой куст, раскровянив руки и отделавшись легкими ушибами. «Везучий я!..» проскрипел он, забинтовывая раны и царапины.
        Поползли дальше, хватаясь руками за стволы и корни. Первая жертва нашего легкомыслия поваркивала себе под нос: «Это еще цветочки! Что-то будет впереди...» Действительно, ягодки уже намечались - склоны ущелья становились все круче.
        Приходилось держаться русла потока, которое образовывало иногда огромные, почти непреодолимые ступени. Мы еще не усвоили золотого правила горцев: гребнем всегда лучше, чем ущельем! На верхнем краю почти отвесных стен теснины виднелись черно-синей щетиной хвойные леса (судя по контурам - из сосны и пихты). Небеса над нами хмурились, у вершин клубились темные облака. Неужели Орры-хранительницы прогневались на нарушителей и спускают свою облачную преграду? Становилось ясно, что до темноты нам нечего и мечтать добраться до монастыря. Надо думать о ночлеге.
        Перевалив-таки через «зуб», мы стали спускаться в глубокую котловину, закрытую со всех сторон скалами. Внизу бурлил поток, пробираясь спешащими холодными струями между громадными валунами. Дойдя до дна котловины, где протекала река, мы стали располагаться на ночлег на песке, среди больших, обточенных весенними водами скал. Конечно, такие места противопоказаны для ночевок в связи с опасностью паводка. Но другой возможности вытянуть наши усталые тела в горизонтальном положении не было - нас окружали склоны в 30-40 градусов крутизны. Под прикрытием камней развели костер. Скоро поспел и чай. Дождь покрапал и перестал.
        С наступлением темноты небо совсем очистилось от туч. Над ущельем глянули звезды. По лесистым склонам стали раздаваться звериные шорохи и вокруг лагеря поползла ночная жуть, В шуме потока чудились человеческие голоса, пение и звериный рык. Легли спать. Выставлен был дежурный часовой.
        Еще до рассвета разбудил нас горний холодок, и при луне, в сером сумраке уходившей ночи мы двинулись дальше. Скоро на нашем пути появилась преграда в виде отвесной ступени русла потока, метров десять высотою. Старший из братьев Толя, как самый ловкий и сильный, сняв сапоги, вылез по карнизам на самый верх ступени. Ему был переброшен конец веревки. Он укрепил ее за ствол дерева и понемногу все мы и наши вещи были по отдельности доставлены в «верхний этаж».
        Дальше путь оказался более удобным, тропа расширялась, и мы снова вошли в сосновый лес. Преодолели еще один перевал. Открылась широкая верхняя часть долины. Оба ее крутые склона и пологое днище поросли лесом. Далеко внизу, близ потока светлела белая точка, затерявшаяся среди этого зеленого моря - Агиос Дионисос! Монастырь белеет четырехугольником своих мощных стен, а из внутреннего двора возвышается четырехгранная византийская башня. Сверху кажется - рукой подать. И встречный пастух пророчит нам только «мисси o'pa» (полчаса) до монастыря. Но мы уж знали - если местный житель (едва ли имевший часы в кармане) сулит полчаса ходу - есть верные полтора! Труден был спуск в глубокую долину. Прошли добрые два часа пока мы по скалам, щебню и густому лесу, не зная тропы, спустились к потоку Мавролонгосу немного ниже монастыря.

        Был чудесный солнечный день. Поток то образовывал гремящие водопады и низвергался в каменные чаши, то прятался в тенистом туннеле из огромных корявых деревьев. Гигантские валуны громоздились по обоим его берегам. А вокруг простирался лес, поражающий разнообразием пород и пестротой красок. Черноватая хвоя сосен, темно-зеленый тис, желтоватые кроны грецких орехов и платанов, начинавшие уже золотиться мощные буки, серенькие осины, гигантские греческие пихты, прорезающие своими темно-зелеными шпилями лесную чащу, а в подлеске - густые красноплодные можжевельники, вечнозеленые лавры, мирты и земляничное дерево с нежно-розовой корой и блестящими кожистыми листьями. Здесь мы находились как бы на стыке теплолюбивой субтропической растительности и горных хвойных лесов.
        Но главная ботаническая сенсация ожидала меня на огромных каменных глыбах и отвесных стенах, опрыскиваемых водяной пылью водопадов. Здесь росло, образуя часто сплошной ковер, редчайшее растение, свойственное только Олимпу - знаменитая янкея (Jankaea heldreichii) из тропического семейства геснериевых, сохранившаяся здесь с третичного периода. Она образует прижатую к скале розетку серебристых листьев, из центра которой выходит цветоножка с несколькими изящными нежно-лиловыми цветками. Янкея - близкий родственник широко распространенной у нас, в комнатной культуре, так называемой «африканской (или узумбарской) фиалки» (кстати, ничего общего с фиалками не имеющей). В этой теплой котловине, защищенной со всех сторон горами, мягкие условия произрастания сохранили до наших дней этот нежный памятник дочеловеческих времен земли.
        Над всем этим диким «ботаническим caдом» возвышаются вдали, замыкая долину, розово-белые гребни олимпийских вершин. От далеких еще снежных пятен тянет горной прохладой.
        Между стволами леса, уже совсем близко белеют стены монастыря. До чего же хорошо вписался он в этот фантастический пейзаж! Его мощные контрфорсы сливаются с крутыми скалами. Древнее многоэтапное здание монастыря представляет огромный четырехугольник с двумя внутренними дворами, в центре одного из которых находится православный храм, но снаружи он почти не виден. Над стенами возвышается со стороны гор лишь большая четырехгранная башня с плоским византийским куполом. Наружные окна в стенах (внутри которых размещены жилые помещения и склады) начинаются лишь с высоты трехэтажного дома. Как многие средневековые монастыри - это своего рода крепость, которая была способна отразить вражеское нападение и выдержать длительную осаду.

        Мы подходим к воротам, за которыми тянется «туннель», ведущий в первый двор. Во дворе - никого. Проходим вторые крепостные ворота, обитые чугунными листами, с засовами чудовищной величины, и попадаем во второй двор. В середине двора возвышается древняя церковь (не очень чистого византийского стиля), а вокруг двора - галерейки, балкончики, лестницы, расписанные по белому яркими красками. Но и здесь не видно ни одной человеческой души. Летают стаями голуби, куры и петухи расхаживают по мощеному двору. Под навесом широкой струей весело журчит источник. Окликаем. Откуда-то сверху сползает по деревянной лесенке монах. Равнодушно-любезно ведет на одну из верхних галерей и отводит нам келью. Дверь в нее так низка, что приходится входить, согнувшись «в три погибели», точно в собачью конуру. Я слышал, что такие входы делали в средние века в монастырских кельях с целью напоминать рядовым монахам о смирении и заставлять гнуть спину «во преломление гордыни». Но нигде больше я таких «дверей» не видел, даже на аскетическом Афоне.
        Келья была совершенно пуста. Нам предложили располагаться со своими пожитками на деревянном полу. Было разрешено принести по пуку сена. В щелях стен и за отваливающейся штукатуркой сидели в изобилии скорпионы. Узкое, как бойница, окошко в одной из стен кельи выходило на горы.
        Мы оставили вещи в келье и провели остаток дня в лесу, под тенью громадного ореха. Вернуться в монастырь надо до закрытия ворот. Они закрываются с темнотой, около 8 часов. Перед вечером я иду ставить ловушки на лесных и «каменных» мышей и землероек - под старыми пнями, у щелей в скалах и у ручьев. Здесь кстати будет сказать, что мои интересы, как натуралиста, не ограничивались лишь растительным миром. Я сотрудничал всегда и с зоологами, собирая для них по мере возможности материал в своих поездках по мало изученным уголкам Балканского полуострова - мелких млекопитающих, бабочек, жуков, прямокрылых. Это заставляло меня обращать внимание на новые для меня стороны природы, знакомиться с ее живыми, часто незаметными обитателями и наполняло жизнь азартным интересом собирателя. На этот раз я, по поручению своего старшего друга и незабвенного учителя, воспитавшего во мне интерес и любовь к природе - профессора В.Э. Мартино - собирал для него мелких грызунов.
        Сумерничали мы уже в стенах монастыря. Во внешнем дворе приезжие богомольцы развели громадный костер. Тени столпившихся гостей, монахов и мулов причудливо пляшут на белой стене.
        Уютный огонь способствует началу беседы. Наши друзья выясняют, что в монастыре, рассчитанном на 200-300 человек, сейчас лишь три монаха и двое рабочих. Этим объясняется, конечно, то жуткое запустение, которое встречаешь на каждом шагу. Монастырь полузаброшен. Толя заговаривает с маленьким коренастым монашком. Мы еще ничего по-гречески не понимаем и хлопаем глазами, тщетно пытаясь уловить какие-нибудь знакомые корни. Но вот оба собеседника внезапно оживляются и, судя по жестикуляции, разговор идет об охоте. От нашего «толмача» узнаем, что скромный монашек оказался отставным членом разбойничьей банды Джаджаса, переменивший профессию после разгрома его знаменитой шайки на более спокойную и безопасную, да, к тому же, давшую ему возможность не уходить из родных гор и лесов и продолжать охотиться. А это его «хобби». Страстный охотник демонстрирует, как, собираясь на охоту, скидывает ряску и хвастает своими горными сапогами. Как только от «послушания» отделается - ряску долой, дробовик через плечо и айда - на куропаток! А зимой и с волками сражался. Вот так «Кудеяр-атаман»! Он очень откровенен и кажется нам симпатичнее двух других мрачноватых монахов.
        Завтра мы должны встать до солнца, чтобы использовать ранние часы прохлады для напряженного подъема к вершинам. Поэтому рано забираемся в келью со скорпионами и, изгнав из углов нескольких осмелевших летучих мышей, ложимся спать. Через оконце слышен несмолкаемый шум потока в ущелье и виден кусочек лесного хребта. Над ним сияют южные звезды.

        Еще светили на рассвете те же, чуть побледневшие звезды, когда я отодвигал тяжелые засовы монастырских ворот. Воздух был несказанно чист и свеж. Пахло смолистой хвоей и мятой. Еще в полумраке, по вчерашним приметам собирал я ловушки и добычу. Ветви кустов обдавали прохладным душем росы, в чаще шуршали просыпающиеся дрозды и ореховки. В соснах цокали белки.
        Перед возвращением в монастырь я взошел на скалу и окинул взглядом долину и горы. Отсек все житейские мысли и открыл свою душу навстречу солнечным лучам. Есть и должны быть у человека такие минуты, когда он, оставшись один на один с этим удивительным миром, в тишине и сосредоточенности обнимает вселенную внутренним взором, чувствуя себя ее неотъемлемой частицей, и бесконечно малой, и безмерно великой в своем самосознании. Замри сердце в священном молчании и слушай музыку сфер! ... Еще одна жемчужина нанизана на нить моей жизни - божественный Олимп...
        Уже совсем рассвело, когда я вернулся к монастырю. Мои друзья уже были готовы к выступлению и ждали только меня.
        Монах указал дорогу, и мы вышли вверх по ущелью. Хорошо проложенная тропа шла, то поднимаясь по скалам, то опускаясь к самому потоку. Скоро мы дошли до места, называемого Приони. Здесь поток обрушивался водопадом ледяной воды и бурлил у его подножья, как в кипящем котле. В брызгах сияла радуга. И тут на скалах цвели янкеи и олимпийские водосборы, орошаемые распыленной водой. За скалой приютилась лачуга пастуха, продавшего нам свежий овечий сыр. Но, не зная местности, мы совершили здесь роковую ошибку: привыкнув к изобилию воды в нижней (сланцевой) части Олимпа, мы не запаслись водой. А тропа в этом месте покидала долину и зигзагами резко поднималась в верхнюю известняковую часть массива, где вода почти отсутствует до самых вершин. В этом мы убедились, к сожалению, несколько позднее.
        Поднявшись немного от Приони, вошли сначала в прохладный и тенистый буковый лес. Под его сенью, на мощном перегное здесь росла даже наша северная черника. Замечательно, что внизу, в теплых ущельях бук имеет почти все признаки кавказского (восточного) бука, тогда как с подъемом на высокие и холодные гребни они постепенно переходят в признаки среднеевропейского (лесного) бука. На протяжении нескольких сот метров бук как бы повторяет здесь в пространстве те изменения, которые прошел от третичного теплолюбивого восточного вида к современному холодостойкому буку Средней Европы. Об этом интересном факте были опубликованы мною впоследствии две работы, вызвавшие живой интерес.
        После букового леса характер растительности резко изменился. Отсюда, на высоте 1700 метров, начинался редкий лес из гигантских сосен уже совсем другого вида. Это была знаменитая «панцирная сосна» (или сосна Хельдрейха), растущая в горах только в южной части Балканского полуострова, да еще сохранилась она с третичного времени в одном горном районе на юге Италии. Она одета черной корой, состоящей из крупных чешуй, наподобие панциря, а хвоя ее - короткая, жесткая и очень густая. Стволы ее громадных старых деревьев всегда скручены спиралью и всегда - строго в одну и ту же сторону.
        Мы все ползли и ползли вверх под палящим солнцем, не имея воды и проклиная свое легкомыслие. Впрочем, в дороге и при подъеме пить и не положено, но мы рисковали остаться без воды и на ночь. Вся вода поглощалась здесь закарстованными известняками. Мое внимание привлекли крупные белые бабочки, вылетающие из ущелий и направляющиеся к вершинам - все в том же направлении. Пришлось доставать сачок и на одном из привалов организовать охоту. Так и есть! на нижних крыльях - крупное красное пятно - аполлон! У меня было поручение от одного европейского музея достать несколько экземпляров этой горной бабочки - здесь на Олимпе водится редкая ее разновидность. Как удалось установить впоследствии, аполлоны ночуют, сидя на колючих чертополохах по днищах защищенных от ветра ущелий. Утром, между 10 и 11 часами, когда солнце при греет землю, они вылетают кормиться под вершины Олимпа, где сохранились альпийские луга с обилием цветов. После трех часов дня они массами летят обратно на ночевку. Мы находились на пути суточной миграции бабочек. Тропа пересекала их ежедневный маршрут. Но охота здесь оказалась чрезвычайно трудна. Они летят зигзагами, порхающим полетом, склон крутой, под ногами осыпаются камни. Скоро охотничий азарт захватил не только меня, вооруженного специальным сачком, но и моих спутников. Поджидая подлетающего снизу аполлона, они пускали в ход шапки, рубашки, платки и падали на сбитую бабочку, как голкипер на мяч, не думая о крутом склоне и поцарапанных до крови руках. Лёт вскоре закончился. Несмотря на героические усилия, я стал обладателем всего лишь трех редкостных созданий, уложенных тут же в треугольные бумажные конвертики. Как бы не покарал нас бог Аполлон за поимку этих прекрасных существ, носящих его имя!
        Кстати, как чудесно окрестили бабочек, еще древние греки: они называют их «петалудия», что означает буквально «летающие цветы». Лучше не придумаешь! Но аполлоны задержали и отвлекли нас от цели. Хотя, мы уже начинали понимать, что если и достигнем вершин засветло, то спуститься до ночи куда-нибудь в населенные места для ночевки нечего и думать.
        На высоте около двух тысяч метров панцирные сосны, высокие и мощные, достигали, по-видимому, наилучших условий для своего роста. Заглянув в прилежащее ущелье, мы увидели там скопление мертвых исполинов. Древесина панцирной сосны чрезвычайно тверда и нелегко поддается процессу гниения. Отмершие сухие деревья, долго простояв «сухостоем», скатывались, в конце концов, в ущелья, растопырив во все стороны свои узловатые ветви - руки, и лежали там, как нетленные скелеты. Мы назвали такие места «кладбищами гигантов». Если в долине Мавролонгоса нас поражало богатство и разнообразие древесной растительности, то здесь, на верхнем пределе лесов первенство по фантастическому разнообразию видов перешло уже к флоре травянистых растений и мелких кустарничков. Любопытно было наблюдать «мозаику» флор в редком и светлом лесу панцирной сосны: на затененных местах можно было увидеть столь обычные для подмосковных лесов, относительно северные лесные растения - можжевельник приземистый, волчье лыко, малину, землянику, ожику лесную, герань Роберта, а на освещенных солнцем каменистых и сухих местах - несметное множество южных сухолюбов, со многими из которых я встречался впервые; среди них было немало «эндемиков» не только Балканского полуострова и Греции, но и Олимпа. Разнообразие увеличивали еще участочки горных лугов, на тех местах, где накопилось побольше мелкозема. Все эти три элемента - лесные, скально-щебнисгые и горно-луговые и создавали вместе такое исключительное богатство.
        Но каково же было мое удивление, когда и здесь, на скалах, на высоте 2200 метров я увидел серебристые розетки янкеи! Это маленькое открытие изменило тогдашнее представление о жизненных условиях (или, как говорят, экологии) этого реликта. Конечно, пережить суровые условия великих похолоданий она могла лишь в теплых ущельях низших поясов гор, но уже, по-видимому, в недавнее время климат допустил ее распространение и высоко в горы. В одном из следующих наших посещений Олимпа, мой друг Толя, лучший скалолаз, чем я, принес мне экземпляр янкеи с изолированной скалы, с высоты 2400 метров. Правда на этой высоте она уже не цвела, а только вегетировала. Это означало, что пояс ее распространения по вертикали достигает 1800 метров ширины. Поистине удивительна эта способность приспособления янкеи, как и, впрочем, многих других третичных реликтов, к различным условиям - от теплых ущелий, где на высоте 600 метров природа имеет еще почти субтропический характер и до условий альпийского пояса, на высоте 2400 метров, где снег лежит более 7-8 месяцев! Как раз, снег то и защищает ее здесь от зимних ветров и морозов. Замечательно, что вместе с янкеей мы обнаружили на той же высоте и совсем низенькие, не превышающие 30 сантиметров, (но довольно часто встречающиеся) кустики вечнозеленого самшита. (Вспомним и удивительную высотную амплитуду некоторых реликтовых рододендронов на нашем Кавказе!) Эта широкая способность приспособления к различным условиям среды и помогла, по-видимому, этим реликтам пройти через все испытания суровых климатических изменений и дожить до наших дней.

        На высоте около 2300 метров сосновый лес из панцирной сосны достигает своего верхнего предела. Деревья становятся все более низкими, корявыми, рост их сильно угнетен, еще сильнее выражены «флагообразные» формы их крон, вытянутые в одном направлении под влиянием ветров, дующих с вершин. На наветренной стороне ствола ветвей почти нет - все почки уничтожаются ледяным ветром и «засекаются» снегом. Выше по осыпям видны лишь отдельные кустики сосны, никогда, однако, не принимающие стелящуюся форму. Мы находились на верхней границе леса.
        Теперь очередной нашей задачей было вырваться из плена крутых скал, осыпей и ущелий и выйти на плато с высокогорными лугами, окружавшими побочный массив Св. Ильи. Оттуда уже легко было по лугам и узкой перемычке хребта подойти к группе главных вершин - Стефан («Трон Зевса»), Сколин, Митика. Мы были изнурены, нетренированное сердце давало себя знать (я тогда только еще начинал свои горные странствования).
        Сидели, лежали, опять ползли вверх. На одном из привалов у нас укатились по крутой осыпи два рюкзака, и один из них с хлебами... Ловля этих мешков и скачущих по осыпи вывалившихся хлебов была бы достойна снятия на кинопленку и оказалась бы даже более динамичной и волнующей, чем охота на «аполлонов». Мешки и хлеба были, все же, пойманы почти перед самой пропастью и восхождение продолжалось.

        Наконец, преодолев с помощью веревки последнюю отвесную ступень, отделяющую от плато, мы оказались на чудесном низкотравном альпийском лугу. Над нами высился в шапке облаков Трон Зевса, а внизу расстилалась горная Фессалия, завершающаяся на горизонте серебристой полоской моря. Вид на запад, внутреннюю Грецию, был еще, однако, закрыт вершинами и хребтами. Еще один этап восхождения был преодолен. Мы с наслаждением вытянули свои уставшие тела на ровном мягком лугу...
        Отдышавшись, я набросился (именно, набросился - может быть, только ботаник сможет меня понять!) на луговой ковер, в нетерпении узнать, что же здесь за растительность? Можно ли назвать ее, действительно, альпийским лугом? Ведь сведения о растительности Олимпа были в то время еще очень скудны и лаконичны!
        Конечно, это были еще настоящие альпийские луга, схожие с лугами Альп, Карпат и гор северной части Балканского полуострова, с низкой сочной зеленью, расцвеченной яркими цветками миниатюрных растений, приспособленных к короткому и холодному лету. Среди этих приземистых растений здесь можно было встретить и виды общие с арктикой («аркто-альпийские»). Но, как выяснилось позднее, в результате дальнейших моих поездок - эти альпийские луга на Олимпе можно считать на данном меридиане последними в Южной Европе. В горах, лежащих южнее широты Олимпа на этих высотах вместо альпийских лугов, находится уже сухолюбивая горная растительность с колючими растениями - подушками и засухоустойчивыми кустарничками и дерновинными злаками, скорее напоминающая степные сообщества. Там и чередование, и характер растительных поясов уже совсем иные.
        Основу альпийского луга, на котором мы так чудесно отдыхали от акробатики подъема по скалам и осыпям, составляли мелкие злаки - овсяницы, мятлики, сеслерии, колобахне (Colobachne gerardii, напоминающий наш лисохвост). Этот злаковый ковер был щедро расцвечен лиловыми и желтыми «анютиными глазками» (Viola heterophila ssp. graeca), синими звездочками горечавок (Gentiana pontica), голубыми альпийскими незабудками, двумя видами белого клевера (Trifolium orphanideum, Т. parnassi, близкие к нашему ползучему белому клеверу), низкими золотыми лютиками (Ranunculus oreophilus). У пятен не стаявшего снега еще цвели розово-лиловые крокусы (Crocus veluchensis).
        Однако день близился к концу. На плато гулял холодный, валящий с ног ветер и перспектива ночлега под вершинами, без палаток и спальных мешков (мы запаслись лишь одеялами) внушала чувство тревоги. Между нашим лугом и вершиной Стефан (Трон Зевса) находилась глубокая котловина цирка.
        Дно ее было заполнено каменной россыпью из крупных блоков и лишено всякой видимой растительности. Тем не менее, эта котловина могла бы стать хотя бы убежищем от ветра, и мы устремились по ее склону вниз, солнце уже зашло за Олимп, становилось все холоднее. Было решено, что ночевать будем в котловине.
        Вскоре раздался собачий лай. Три грозных горных овчарки неслись на нас, а за ними поспешал «барба» - старый пастух. Отогнав собак, он приветствовал нас своим «Калиспера»! (Добрый вечер!) и, деликатно ни о чем не расспрашивая, сообщил нам, что вода, которая сочится «во-о-н из-под того снежника!» - вот-вот замерзнет и, если у нас нет воды и горючего, то нужно спешить! Действительно огня здесь развести мы не могли. На ночь этот «источник» замерзает и если мы не поспеем, должны будем, не пив целый день, удовольствоваться «мороженным», то есть грызть ледяной снег. Мы воспользовались его мудрым советом и набрали из-под снега драгоценной влаги с характерным привкусом. Еда-то с собой была (и хлебцы были, к счастью, пойманы на краю пропасти!). Сигареты и задушевный разговор с «барбой» (преимущественно на языке жестов) сделали свое дело и отважный старик обещал «сбегать» куда-то в становище и принести нам парного козьего молока. О лучшем мы и мечтать не могли! Не прошло и десяти минут, как барба скрылся в сопровождении трех своих телохранителей на перевале хребта между Троном 3евса и Тумбой.
        Для лучшей защиты от ветра, продувающего, все же, по котловине, было сооружено из крупных камней подобие «форта» вокруг стоянки (что-то вроде жилища первобытного человека из палеолитической эпохи!). Пришлось напялить на себя всю сменную одежду, подвязать платками к голове наши подушечки-«думки» и завернуться в довольно тощие одеяла. Каждый из нас выглядел в таком наряде фантастическим чучелом! Трон 3евса закрылся тучами, и уже почти совсем стемнело, когда послышались крики ищущего нас спасителя с бурдюком козьего молока. Милый «барба», соболезнующе воскликнув «А-а? Крио, крио!» (холодно, холодно!), исчез в быстро наступившем мраке. Он-то здесь дома! После ужина еще хватило энергии под одеялом, при свете карманного фонарика, закоченевшими руками заложить гербарий и снять шкурки с пары мелких грызунов и почти черной белки, добытой нашими охотниками.
        Наконец, богиня ночи - Никта прикрыла землю своим бархатным покрывалом, а Морфей крепко усыпил усталые головы, несмотря на холод, жесткое ложе и необычную обстановку...

        Ранним утром я проснулся первым, наверно, от холода и взбежал на ближайший гребень, светало. Леса и ущелья склонов были покрыты пеленой клубящихся облаков. На востоке сверкала алая полоска зари. Из-за моря стало подниматься солнце. Вдруг, из-за тучи, притаившейся у горизонта, взметнулись в небо три золотых луча. Начался фантастический спектакль восхода. Еще гуще и синее показались лежащие в сумраке ближайшие хребты. Отсветы зари на облаках заалели неправдоподобными оттенками. Все это звучало, как грандиозная симфония и подавляло первозданной красотой. Отрешившись от двадцатого века, я смотрю на мир глазами древних...
        Вижу, как лучезарный Гелиос - бог Солнца - взлетает на небо в золотой колеснице, запряженной четверкой крылатых коней. Слышу мощный хор голосов, поющих ему гимн. Все выше по небу поднимается колесница. Гелиос проливает свои животворящие лучи на все живое и зажигает оранжевым пламенем вершины Олимпа... слава, слава лучезарному богу!
        Вот взлетел он к престолу богов. Здесь, над Олимпом в небесных чертогах, построенных Гефестом, восседали боги во главе с могущественным Зевсом. Отсюда, совещаясь и пируя, определяли они судьбу мира и людей. У врат дворца стояли сосуды с добром и злом. И боги, черпая то из одного, то из другого сосуда, распределяли их в мире по своему божественному усмотрению....
        В ущелье прогремел сорвавшийся камень и затих в пропасти. Видение исчезло. Оглядываясь, я еще ожидал увидеть сидящего на троне могучего и доброго Зевса...
        Но Трон, сверкающий мрамором под лучами утреннего солнца, был пуст. Откуда-то послышалась песнь пастуха. Он тоже славит по-своему взошедшее светило. Но это уже реальность. Вот он, нынешний хозяин гор со своим древним крючковатым посохом появился на одном из низбегающих хребтов. А за ним - цепочка коз и овец, сопровождающих его песню медным звоном колокольчиков. Все та же древняя пастушеская Эллада! И симфония не прекратилась. Она лишь стала звучать в ином ключе, не менее торжественная и прекрасная...