Ялта – 2007. Выдержки из дневника.

   2.01.
       Отрезанная от заката, Ялта отражает себя в воспоминаниях уехавших. Сама же, измордованная инвесторами, медитирует на воду и мурлычет тоскливый распев муэдзина под перезвон колокольный. Бах невидим. Орган спрятан во чреве Пушкинской аллеи, чтобы не разбудить хаос.

   16.01.
       Зашел бомжеватого вида кактусист, разговорились. Посетовал на разруху в кактусовой оранжерее Никитского сада. Таким одиночеством веет от человека! Негде душе выговориться. Вышел на улицу, выпил боли, заел печалью и назад – в подземелье свое тряпочное. Кто же мы? Прыгаем на золотом батуте, кульбиты разучиваем, а небо в другой стороне…

   26.01.
       День рождения Высоцкого. Не во славу ли одержимости отмечали юбилей Барда? Тысячной доли огня зеленого хватило бы каждому последователю его. Костры празднества развели на мокрой от слез территории, а все не ярко, не тот огонь.
        Вот и в Ялте зажгли лучинку. 40 бабушек послушали концертик, организованный нами, посмотрели, как не похожи мы на него, как далеки от щемящего «чуть помедленнее, кони». Я тоже.

   20.02.
       Теплынь. Весна – это линька человеческая. Хулиганы разномастные позитивами проявляются, чудачества из людей так и прут. Даже седая праведность святош о женские коленки цепляется и осыпается клочьями. А под ней – новая щетинка лезет, допотопная.
       На заре прилетают розовые фламинго и собирают линялую шерсть в небесные фургончики.

   21.02.
       В этой мраморной чаше фонтана никому еще не удавалось увидеть свое будущее. Летит монетка – плюх! На одну мечту прибавилось, но не любят мечты сбываться, сбудешься – умрешь. Инстинкт самосохранения. Набережная Ялты – царство мечты возвращения. Царь жирует.

   7.03.
       Заморочил себя волнениями, а о тебе, душа, забыл. Извини, не со зла. Просто навалилось в последнее время все сразу: дела семейные, работа, печали старые. Еще чуть-чуть подергаюсь, глядишь, и все образуется. А там снова дружить будем, сиреневым ангелом над городом скользить. Как у Шагала.
       А пока прости, пожалуйста, нужно в налоговую бежать, а потом – по магазинам. Праздники на носу, подарки. Ты уж тут сама пока. Тебе же не впервой? Ну и ладушки.

   11.03.
        Ночью жуткий ветер, - в диапазоне четырех октав, с полифонией рвущихся крыш и кричащих деревьев. Преобладают низкие, утробные звуки, исходящие из неведомых глубин земного организма. Агония, пляска смерти зимы, и все это с дождем, крупой, снегом…
        Шквал влево, шквал вправо, по спирали, как будто демоны ночи собрались в один какофонический оркестр и наяривают аллегро хаоса. Город в панике. Море в панике. «Memento mori», - поневоле вспомнишь.

   12.03.
       Закатился морской ветер в силки улиц и стал набожным. Отныне город – его икона, идол. Молится, притихший, в закоулках, мостовым поклоны бьет.

   3.04.
       Ялтинцы ничем не отличаются от киевлян и питерцев. Разве только скоростью жизни…
        ...Он гордился изощренностью ума, она светилась любовью к сыну. Ребенок вырос и стал иконой, после чего отец спился, а мать слегла.
        Видеть в камне камень – ничего не видеть. Слышать во флейте флейту – ничего не слышать. Сказать о жизни «жизнь» - ничего не сказать. Выдохнуть «Ялта» - ничего не изменится.


   4.04.
       Всё чаще вдруг обрушивается на улице наваждение: все люди кажутся знакомыми на лица. Силюсь вспомнить, вглядываюсь в глаза, - где мы виделись и когда? Вспомнить не могу, но точно знаю, что я знаком с этой женщиной, и этой, и тем парнем, с этим стариком. Сканирую память, но ничего не могу вспомнить. Может, это я себя вижу?

   26.04.
        Кафе «Апельсин». Романтическая геометрия: опрятность черного и волнующее постоянство журчания линий. Джордж Майкл вписан в аттракцион и тоже расслаблен.
        Ничего от дневных мотыльков. Музыкальные розы зашторены.
       Сквозь воду вечернюю город слоится панбархатом, где горизонталь чиста, а ближайшие женщины – крылаты.
        Ты добилась-таки своего, и мы окунулись в парижское настроение.

   1 Мая.
       На набережной – денежный ветер, холодный, неласковый. Между Лениным и «Макдоналдсом» - школьные восточные танцы в металлическом окладе сцены. Ни легкости, ни света горючего, только бесприютность. Особенно в глазах кошек.
       Пробежали до «Третьего Рима» и назад. Наконец, в корейском кафе устроились на спагетти и телятину. Посетили тетушку, взяли огурцы соленые и домой.
        День кончился Анри Мишо и экскурсией по магической стране. Полнолуние.

   9 мая.
        Водопады синего, цветоструйность. Цветопады глицинии. Здесь же розы Бэнкса и ракитник, - желтопады.
       Поднимаюсь по лестнице в подземном переходе. Впереди меня, судя по звуку бряцающих орденов, идет ветеран. Прохожие, посторонние люди поздравляют его с праздником, а у меня слезы текут.
       Отогрейтесь, сердцепады, в моей радости.

   14.05.
       Шляемся с туманом по городу, беседуем. Полюбовались морем, тишиной, посидели на лавочке и распрощались. Ему – на небо, мне – на работу.

   15.05.
       В антикварном магазине Ялты продаются очки, точь-в-точь, как у Антона Павловича. Возможно, даже его.
        Продавец юлит, пытаясь угадать причину интереса и продать вещь подороже. Десять лет никто эти очки не спрашивал, и вдруг.
        Очки обреченно молчат, новая жизнь в качестве чеховской вещи не радует, - суета. Главное свое предназначение в жизни они уже выполнили.
       Человек, носивший эти очки, тоже.

   15.05.
       Предложение пойти в кафе некстати, есть не хочется. Но я подчиняюсь звенящему в башке «пойдем» и иду с ней в «Шайбу».
        По дороге отмечаю торговку пареной кукурузой, бомжей с пивом у Камня, ряды детских колясок и чудом уцелевшую спокойность у меня внутри.
       Который раз мы в этом кафе? Пятнадцатый? Сороковой? Меню известно наизусть, но ритуал соблюдается неукоснительно: выбираем еду так, чтобы не объесться, но и не уйти голодными. В конце концов, она заказывает шашлык (как всегда) и помидор с чесноком, а я – отбивную. Кофе right now.
       Церемониальный разговор перед подачей еды о прошедшем дне, погоде и обслуживании. Всё, как всегда.
        Подали кофе. Пьем молча. Подали горячее. Съели по-быстрому. Пошли? Пошли.
       Через 10 минут она спросит: «Ты меня любишь?»

   18.05.
        В 7 утра вышел покурить на балкон. Жестикуляция веток красноречива: утреннее приветствие. Забываю о мелком и ныряю в объятия сливы, - давай поцелуемся.

   19.05.
       Ремесло дичится крикливости, собирает себя из пепла ее. Извинится, поклонится мастер игрушкам своего воображения, и снова делает дело. Что выйдет – сам не знает. Только бы не проболтаться, не сглазить.
       Так каменные дубы в Ялте мастерят Красоту. Пинии, тамариксы, глицинии, - вся армия зеленых художников трудится во славу нечеловеческого. И никаких тебе дипломов и премий.

   27.05.
       Чувство благодарности – двигатель счастья. Чем больше этого чувства к различным аспектам бытия, тем ярче светится лампочка сердца.
        Вчера опять сидели в «Шайбе». Вдруг рядом молодые муж с женой и маленькой дочкой начинают танцевать вальс. Такая радость от них исходила, что я чуть не задохнулся. Будто в церковь сходил. После их ухода внутри (в который раз!) необыкновенное ощущение своей огромности и всемогущества. Понимал в этот момент: что ни захочу – всё мне подчинится во Вселенной. Жаль, ничего не хотелось, я был самое счастье.

   1.06.
    Сижу в своем магазине и мечтаю…
       Люди живут на деревьях. Очертания гнезд – четки. Общественный строй – воздушный. На лицах вижу удовольствие от жизни. Общаются мысленно. Я, будто бы, гуляю под деревьями с ощущением цельности мироздания…
       Посмотрел в окно на прохожих. Это не те люди.

   2.06.
       Скамейка с облупившейся краской и береза в желтом сарафане вспомнились вдруг здесь, в магазине, где я пытаюсь сам себе доказать, что все люди – ангелы. Из полусотни покупателей за весь день – одна живая дама, певица из костела, да и та разговорилась по поводу цвета горшка под цветок.
       Любопытно, стоит себя настроить на дружелюбность, и уже никто не провоцирует на скандал. Но лишь на миг забудешь о вечном в себе - тут же появляется взвинченный человек. Два-три слова, и ты раздражен, вспыльчив.
       Трудно ангельское состояние перевести в режим автоматизма. Вот и загрустил, вот и воспоминания всякие.

   14.06.
       Цветут кипарисы. У них нет комплекса стыдливости в отношении твоей аллергии. И ветер не посочувствует. Что же остается, если я ближе всех?

   20 июня.
        У Массандровского дворца – извивы розовых запахов. Честность растений ошеломляюща: никакого фарисейства, никакой искусственности. Сочетаясь с диабазом, цветное выигрывает, и очарованные посетители, словно суслики, замирают в стойке: ах!
       Парадокс Эшлимана: блаженство от нерукотворного.
       Императорский розарий уже висит в облаках, и Мария Федоровна поглядывает с надеждой на двоих сумасшедших.
       Слухи о президентских забавах с музейными особняками нас настораживают, но ведь надежда умирает последней. Молитва о красивом следе несется ввысь, - наш покровитель сильнее всех президентов вместе взятых.

   21.06.
       Пролетая над вечерней набережной, видел: повисли числа в обручах глаз нувориша. Рядом девочка со скрипкой – расхристанна. Лепет детского его трогает, купюра летит к ногам, и дело сделано.
       Чудеса случаются для слепых. Дети еще зрячи, видят, кто это делает. Потом, ослепнув, будут удивляться.

   28.06.
       Замечаю в течение дня любовь человеческую. То в «Potato House» порадовался общению двух семей за соседним столиком, - так душевно они дружат: девочка с мальчиком, мама с мамой, папа с папой. То вчера в маршрутке ехала семья, и дочка с папой умильно разговаривали глазами, а мама любовалась этой дружбой.
        И такая от этих наблюдений дрожь по телу, такие слезы вдруг набегают, что невозможно сопротивляться. Даже наоборот, хочется рыдать от счастья, видя любовь рядом. Семимильными шагами хочется бежать к Богу, уткнуться Ему в колени и замереть, а Он бы гладил по голове и ничего не говорил.

   29.06.
       Море – это жидкий музей непознанного. И ведь не скомандуешь ему: «Сим-сим, откройся»! Пусть меня назначат комендантом, расселяющим подводные мысли по суше. Проявятся тайны, может, и ковчег не придется строить.
       Брось разбавлять морскую воду, вкуснее она не станет.

   30.06.
       Случилось оказаться свидетелем воровства книги в магазине. Молодой парень спрятал добычу, и – на выход, а внутри книги магнит, турникет как зазвенит!
       Что тут началось! Продавщицы слетелись со всего магазина, заграбастали пацана, и давай его стыдить. Вызвали милицию, а толку-то? Книжку он сбросил, доказательств нет, да и писанина милиции ни к чему. Кстати, милиция так и не приехала. Уж как его работники магазина ни мытарили, деньги требовали, а он наотрез отказывается платить, не брал, говорит, и все.
        Два часа, до самого закрытия магазина бедолага просидел. Уже стемнело. Закончилось тем, что попросился выйти на улицу покурить, а женщины все курящие были, ну и посочувствовали парню: как же без курева! Только его и видели.

   11.07.
        Ливень, одинокий тополь и ветер в обнимку распевают пьяные песни у обочины дороги. Где они так набрались? Наверное, в той таверне, что так пыжится вывалиться из картины забытого художника. Эй, тополь, берегись! Все из тебя вытрясут приятели, у самих-то ни гроша за душой. Впрочем, тебе сегодня море по колено, - соришь деньгами.
       Когда-то и у меня были два друга, мы также пили вино и пели песни. Только сорил я не деньгами, а временем, молодостью и беспечностью. Теперь только ливень и ветер – мои собутыльники, а я, осенний тополь, наблюдаю, как опадают дни и стекают по канавкам в море безвременья.
       Зато запасы вина в моей таверне – неиссякаемы.

   14.07.
       Расстояние между Ялтой и Алуштой 12 беззвучных песен. Или одна медитация. Если считать, что человеческое общение – это роскошь, то пространство маршрутки, в таком случае, - полная нищета.

   20.07.
       Ялтинский рынок: мистерия человеческих чувств, вернисаж характеров, ярмарка эмоций. Пробка от шампанского, летящая в вечность. Ирреальность. Рядом с вещевым рынком – блошинка сарафанная. Я – муха в паутине мира вещей. Паук, я не вижу тебя, покажись.

   22.07.
        На фоне синего неба черен пик кипариса: обман восприятия цвета, импрессия южного утра. Ствол расщепляет мир готической биссектрисой на два императива – наружность и внутренность.
        Не здесь ли тайна бессмертья? – мысль вопрошает строго, взгляд замирает в точке, венчающей оконечность. Это всего лишь дерево, одна из игрушек Бога, самый простой и верный указатель дороги в вечность.

   2.08.
       Трасса Севастополь – Ялта. Кафе «Алие». У столиков – дуб с развешенной на ветвях «золотой» цепью. На дубе сидит одноглазый бойцовский котяра и орет, чтобы посетители бросили ему кусок шашлыка. Лукоморье то же, только русалки на ветвях нет: запах табачного дыма не переносит.

       Случайно попал на репетицию симфонического оркестра. Странно. Человек выучил наизусть домашний адрес, паспортные данные, болезни свои и чужие, характер жены и таблицу умножения за детей. Только музыку не может выучить наизусть, играет с листа.

    4.08.
       Достаточно представить себя пришельцем, и прохожие теряют свою загадочность. Незнакомый доселе мир становится настолько прозрачным, что напоминает аквариум. Точнее, аэрариум, где от меня, кормильца, зависят жизни всех его обитателей. Впрочем, так и есть. Главное – полноценное питание и не забывать менять воздух.
        Достаточно представить себя моллюском на морском дне, и всё человеческое – вообще по барабану.

   7.08.
        Смертельно раненая Ливадия бьет крыльями, и ветер разносит черные лохмотья изломанных перьев ее, сочувствуя. Бунтует живое сердце против фатального исхода, но свинцовые дробины тяжелы.
       Смеется охотник и радостно подбирает птицу. Вот дети обрадуются! Будет жаркое в доме на Рождество. Еще бы парочку, и домой.

   9.08.
       По четным числам – музыка и солнце. По нечетным – цветы и фрукты. Так когда-то жили в этом городе. Но пришел однажды Некто и сказал нечто странное. Теперь по четным числам все сомневаются в красоте музыки и солнца. По нечетным – гневаются на дороговизну.
       Ничего плохого Некто не говорил. Просто у жителей города было слишком богатое воображение, а теперь еще и мания поклонения этому Некто.

   10.08.
       У меня под окном ежедневные посиделки соседок. «Давеча – не то, что нонеча» - любимый рефрен бабушек на скамеечках. Кольцевая память порождает ревность к прошлому.
       Свойство памяти выдергивать доброе превращает жизнь в колесо обозрения, а ностальгию – в белку, вращающую это колесо. Самое это тупейное погружение в воспоминания создает сказку детства, миф утраты, а навязчивая цикличность погружения выстраивает стену между будущим и настоящим человека.
        В конце концов, в какое-то мгновение, осознав бессмысленность этого занятия, человек бросается вперед, а там стена, им же и выстроенная.
       Остается испустить дух и взлететь над стеной.

   10 августа.
       Уходит день в туман времен. Благоговейно провожаю, благодаря. Какая часть меня уходит? Не оглянись, и я не оглянусь.
        Наверно, еще виднеется немодное пальто и, вроде, шаркают ботинки, затихая. А может, это плач новорожденного? Мы тоже, разрезанные финишной чертой, по обе стороны от смерти очень схожи своей бесчеловечной красотой.

   11.08.
       Часовня у входа на Массандровский пляж. Представляю себя скитальцем. Посох оставил. Вхожу. Угадываю серебро чисел в часовне. Растрата долгая, расплата быстрая. Бездомное закончилось, бережное начинается. Теперь я – часовщик, а часовня – маяк следующему за мной.

   13.08.
       Ох, и расцелую же березу белую, когда лето закончится! Тамариск и олеандр не замечу, они – для северного брата.

   15.08.
       Библиотека им. А.П.Чехова. В складках ее одежды прячутся мыши гениальных умов. У каждой мыши – свой фан-клуб. У фанатов, мышей и умов общий жизненный девиз: “Каждый день – с нового листа!”
       По ее жилам течет разноцветная кровь. Мыши играют в пейнтбол, фанаты носят значки “Заслуженный донор”. Умы в прострации. У всех общий интерес – не утонуть.
        Внутри нее течет свое время. Вернее, стоит в позе фужера, где изредка поднимаются и лопаются пузырьки совести гениальных умов. Мыши балдеют. Фанаты в прострации. У всех ожидание расплесканности. У меня тоже.

   16.08.
       Взял почитать Вяч. Иванова о Чюрленисе, не поддается. Забита моя клетушка мелколесьем. Сучки и задоринки в башке, нет ничего, что заставляет дрожать. Видимо, разминулся с разумным. Надеюсь, вода времени все сделает по-своему, обогнет запруды, новое русло из-под дребедени пробьет, и снова буду плыть. До новой плотины.

   22.08.
       Пастернак поставил меня к стенке и расстрелял метафорами. «Апеллесова черта» - дымящийся кубок с ядом, пить страшно, а взгляд не оторвать.
        Я снова болен несказанным. Эмили Дикинсон тоже побывала сегодня утром у меня в голове. Творчество – затворничество. Надкусанным яблоком катаюсь по комнате, тихое сумасшествие разбрызгиваю.
        Увешанный табличками и хлопотами по дому, переставляю чувства с места на место. Хочу навести порядок, выходит еще больший беспорядок. Расфокусировался.

   23.08.
       До трех ночи бродил по виртуальной стране Марокко, а до утра – переживал эти прогулки в сновидениях. От барханов Сахары до снежных вершин Атласа, от высокой волны океана до безводного Алжира, - всё вместилось в волшебный шар моего мира. Смотрю, как переливаются краски в шаре, и удивляюсь: какая же ты маленькая, планета.
        Мне, живущему у моря, милее всего песок магрибский да ширь рязанская. По отсутствию там скучаю и склоняюсь всё ниже к берегу тюремному, к русалочьим зеркалам.
        Извивы фиорда не утешают, глаз замылился. То же и с вершинами: не пустыня!
Обними меня, сирокко, замотай по миру. Песчинкой быть. Это и есть мое фото на вселенской Доске Почета.

   24.08.
        Побывали на вернисаже. В отсутствие новых холстов художник закрашивает старые картины и пишет новые. Так, слой за слоем, проходит он по времени.
       Писатели поступают так же. За неимением другой жизни они вновь и вновь описывают эту. Слой за слоем.

   25.08.
        Сменяемость и повторяемость закручивают во все новые пределы, опоясываюсь пройденным и лезу вверх, опоясываясь снова и снова. Закон повтора музыкальной темы работает с непорочной уверенностью в том, что опора не подведет, ежели проверена не единожды.
       Так мои восторженные вскрики по поводу радостного понимания жизни утверждают движение вверх, повторяясь снова и снова в разных выражениях. На набережной это выглядит, правда, не очень умно, эдаким присвистом дурачка, удивленного пением жизни.
Глубинно же – состояния всегда разные, и выхватить одинаковость невозможно.

        Гармония рыщет по замшелым берегам восприятия. Баловница творения, она маскирует себя обыденностью, наряжается в школьную форму, и тогда доступна. Взрослость ее – сакральна, светимость ее – ослепительна.
       Смотреть на солнце, не мигая, могут единицы. Учиться этому приходится не одну жизнь. Зато, научившись, перестаешь видеть темное, словно и нет его.
       Тогда темное жмется к незрячим.

   26.08.
       Сходили на рынок за фруктами. Мамка-дыня деток своих хранит в сладчайшей протоплазме. Вся сахарная любовь – им, себе – то, что ближе к шкурке. Аве Мария.
        Мы с тобой – две созревающие семечки. Вселенская дыня баюкает нас в своем утробном сиропе, песенки колыбельные поет, пестует. Хорошо у мамки в животе, дружно.
        Из купленной сегодня дыни ложкой вычищаю семена, а мама отдавать детей не хочет. Прячет в складках живота, укрывает. Знает, наверное, что выброшу.
        Насильно рву пленку губчатую, и вот уже нож в руке. Нельзя же быть таким сентиментальным, голодным останешься. А у вас так бывает?

   27.08.
     Когда-нибудь я это сделаю:

1. Стырить один-единственный луч у солнца (не обеднеет!), скрутить его в шарик и проглотить.
2. Постирать простынь неба, предварительно замочив ее в Черном море. Затем повесить сушиться перпендикулярно к земле, и смотреть, как капают в траву звезды.
3. Помирить слух и зрение свои. Для этого выучиться на третейского судью на факультете возможностей и получить диплом миротворца.
4. Нахлобучить кастрюлю на голову, раздеться донага и ходить по городу. Это сильнее, чем стать космонавтом.
5. Заменить слово «предательство» на «творчество», спроектировать памятник Смерти и организовать в Ялте два праздника: День Тишины и День завтрашнего Бога.
6. Поверить, что я когда-нибудь это сделаю.
7. Посметь в это поверить.

   29.08.
        Розами, трапезами, обожанием зудит и жужжит день-мальчик. Игра уже началась. Велено быть нарядным внутри, поэтому строго оглядываю себя в зеркале неба, - нет ли неопрятности. Поминутно проживаю приглашения на феерию, на дружбу, на ласковость, - нет им числа, - и настороженность осыпается.
       Разглаженный, бегу на улицу к другу. Привет!

        Массандра. В этом месте хорошо раскрашивать расстояния. Краску дают буквы и ноты. Вёдро выплескиваю перед собой, достаточно закрыть глаза. Картины получаются – не передать словами.
       Это и есть новое искусство, безо всякой учебы и упражнений.

       Вечером смотрим телевизор. Ломоть травяного ковра. Пасечник на заднем плане. История повторяется снова и снова в картинках волшебного фонаря.
       Так и я повторяюсь в траве, в пчелах, в пасечнике, а взгляд неба меня обнял со всех сторон. Жизнь, ты – волшебный фонарь.

   30.08.
       Еду за горшками в Балаклаву. Фабрика. Получаю пропуск в прошлое и вхожу на территорию Древней Греции. Обливная майолика. По кругу – меандр. Малоазийские таинства выгнулись спиралью в сегодня.
       Две пожилые вакханки в цехе росписи толкуют о зарплате. Фабрика потерянного времени. Ничего не купив, иду назад. В вахтерской будке – бывший человек с верным псом по кличке Аполлон.

   31.08.
       Лето кончается, и в сухом, плотном вечере слова трещат, как наэлектризованные волосы. Слова боятся расчесок, поэтому забиваются в дальние комнаты, прячутся по заброшенным долгостроям.
       Ночью, во время чайных церемоний, за ними являются ветра, чтобы отловить самых редких, самых дерзких и отнести их в магазин снов.
       Когда пойдешь за покупками, не забудь захватить с собой благоразумие. Это деньги.
       Утро встретишь на вулкане.
       Доказательством честности будет мой товарный чек с твоими стихами.

   2.09.
       Вероятность попадания в иномирность в Ялте выше, чем в других городах. Чайхана «Айше» - не вещдок в деле о разновкусии, но косвенно примыкает к теории многомерности на отдельно взятой территории.
       Что бы ни говорили о крымских татарах, а готовят они вкусно. Почти всегда. Даже ялтинские коты, испорченные обилием предприятий общепита, не брезгуют поселиться поближе к татарской кухне. Что уж говорить о людях. Разве что музыка на пять четвертей неудобоварима для русского слуха, да желудку, пожалуй, это не мешает. «Экзотика!» - вздыхают москвичи. Пусть их. На здоровье.

   2.09.
       Лопоухие радости жизни: еда, случка, территория. Чем человек лучше?

   4.09.
        Посмотрел по телевизору фильм о Средиземноморье. Иноземные невероятности обольщают как-то исподтишка. Эти далекие невидали пестрят в калейдоскопе воображения, стреляют по моей обыденности и ранят, ранят.
        Пастернаковская сестра ставит капельницу из морской воды и приговаривает: «Выздоравливают мечтами».
       Сегодня назначено врачом три раза в день растирать в ладонях лавровый лист. Он – оттуда.

   5.09.
        Гуляем с Ютой вдоль моря. Венценосный журавлик нарисовался в голове. Смещается куда-то влево, уменьшается, исчезает. Воспоминание о нем живет несколько секунд и тоже уходит.
       Странно я устроен: приходят и растворяются люди, образы, звери всякие, а то и просто предметы. Я их не звал, думать о них не думал, сами проявляются.
        Вот какой-то человек. Теплый, светлый, а лица не видно, доброта только лучится. Тоже пропал.
       Так каждый день, каждый час. Эх, знать бы еще, что они хотят мне сказать.

   6.09.
       Первый сбор клуба авторской песни после летних каникул-калигул. Ля-ля на три четверти в доверительной интонации – это цунами белого шума. Куда там поскакушкам хип-хопа, - рябь да и только. Это ля-ля, – простое и понятное, - накрывает с головой и уносит куда-то, умножая доброе в тебе.
        Наблюдая, как из самолета, ночные огоньки собственной души внизу, понимаешь красоту человеческого голоса.

   10.09.
        За лунное затмение винить некого, и выжить волку – перетерпеть в себе тёмное. Но вот снова луна, - и снова добр и учтив. Если не голоден.
        А вот сентябрь хорош. Осенью разница в возрасте между мной и человечеством становится несущественной, а чувство благодарности уравнивает меня с каждым гладиолусом.

   14.09.
        Снова проживаю себя кругами, расходящимися вовне. Сегодня я, волос пророка из рассказа Салмана Рушди, наблюдаю за собой вчерашним – собственным безымянным пальцем правой руки. Оттуда, уже в тумане позавчерашнего, вижу себя скульптурой в горсаду Ялты на фото 1904 года. Ращу зоркость.
        На косяке двери в сказку – карандашные отметины роста. За два года зоркость подросла на высоту трех авиабилетов, что составляет не одну тысячу люксов в Международной системе единиц – для сердца.
        Главное – чтобы грифель в карандаше не кончился.

   15.09.
       Смерть как жить хочется!

   19.09.
        Стоит придти иностранному пароходу, струнный квартет на набережной тут как тут. Наяривают попсу классическую. Особенно хорошо бросают за исполнение Монти. От наших скопидомов разве дождешься доллара?
       Толпа глазеет, бабушки млеют, иностранцы понимающе лезут в карманы. Что и требовалось доказать, говоря языком математики.
        Глициния над скамейкой за спинами музыкантов в этом месте особенно хороша, даже в сентябре.

    2.10.
       Когда хризантемы еще в бутонах, и все, что живет у моря, спешит к облегчению влагой, является Всадник Неотвратимого. Лик его светел, осанка победителя, взор пронзителен. Никто его не видит, но всяк чувствует, как стучит его сердце.
       Тише! Тише, люди, пожалуйста! Хватишься, а его уже и след простыл, только воздух еще светится розовым. Таков мой Всадник Неотвратимого.

   3.10.
       Луна работает светофором: полнолуние – «гуляй», новолуние – «внимание», а темень – «стой». В нашей стране, как известно, все едут на красный, если гаишника рядом нет. 4 часа утра, а на набережной – не протолкнуться.

   4.10.
        Побывали в гостях у Шишкиных в Симферополе, болтали, болтали, а так и не наговорились. Смотрели летние фотографии, и вот что записалось.
       Песчаный молитвослов по имени Тарханкут ластится к соленому любовнику. Неровен час, утонет в объятиях. Гротескными пустотами зияет, томится и вздыхает. Лучшее показывает наблюдателю.
        В отдалении пристроились гости автомобильные, баснословы. Их ребячливость – сюр по отношению к безымянным рельефам, искушение искусственным. Но и они по-своему красивы.
        Только не стыкуются две словесности, два языка общения с Плеядами – разумение разделяет. Осталось-то всего ничего: разувериться в размежевании и освободиться.

   5.10.
       Настроение осеннее. Вышел в люди. Не понравилось. Плюнул и вернулся назад.

        Шел в ногу со временем. Не заметил, как оказался в строю и в погонах.

        Дошел до точки. Подумал и поставил еще две.

   6.10.
        Кажется, я подсел на иглу графоманства. Какую цену я готов заплатить за все увеличивающиеся дозы? Где граница, за которой теряется личное и начинается общечеловеческое? Цветаева заплатила Ириной и мужем, даже свободой. Ахматова заплатила сыном, мужем, здоровьем и неустроенностью в жизни. Пушкин – вообще собственной жизнью.
        И несть им числа – раздерганным, спившимся, непонятым и непризнанным при жизни, озлобленным и отчаявшимся. Это – цена за строку, цена за слово. Это – плата за память потомков. Готов ли я?
        Наблюдаю, как воробьи с человеческой жадностью воруют подаяние у голубей. Девочка на Советской площади, у платанов, подбрасывает порциями семечки, а неповоротливые птицы пытаются хоть что-то успеть схватить. Так и я: слова сыпятся с неба, а я успеваю записать только несколько фраз. Но даже и эти крохи превращают меня в наркомана.
        …Удивительно, почему именно в Ялте так часты поэтические дожди? Местные поэты напоминают мне этих голубей, а приезжие – воробьев. Вознесенский, Бродский, Луговской, Мандельштам, Окуджава, Заболоцкий и десятки других здесь вдохновлялись и писали целыми тетрадями настоящие шедевры. Мне, жирному голубю, живущему здесь, остается лишь довольствоваться тем, что голубь – символ мира. Какого, блин, мира?

   7.10.
       Паруса свернуты по горизонтали, как и берег. Чем-то напоминают тубусы для чертежей. Лучшее не проживается, оно ищется. Мечется холод в растениях под килем, а не достанет. Палисандровое дерево на палубе – для мастера. Маленький воз.
        Воротись в порт и чествуй себя.

   12.10.
        Кислород-верховод, он танцует и поет выше честности, выше праздности, легче совести, ног проворнее. У него судьба удачлива, всяко горе – не горе, а зарок его строг, каждой живности урок: не беги из дому за ворота, привечай гостей в своей горнице, да не тщи себя в ней хозяином, ибо нет тебе дома лучшего, а попасть на небо – успеется.
        Кислород-верховод, он танцует и поет, потанцуй же с ним яркой бабочкой и дыши вовсю, пока дышится.

   7.11.
        Ленин трудится в центре города, на площади. Работа – не бей лежачего, но ответственная: делать лицо населению. Лицо сделалось несобственным, всеобщим, а потому - безличным.
        Конопатые школьники делают ручкой, байкеры делают пируэты, пенсионеры делают мину. Голуби делают каку.
        Тень от памятника ничего не умеет делать. Именно это обстоятельство однажды вселило надежду прохожему дождику, что его тень тоже когда-нибудь кто-то увидит.
        У всеобщего лица нет ни глаз, ни выражения, посему никто и не замечает ни тени от дождя, ни тени от обелиска, ни тени собственной. И ни тени смущения при этом.

   18.11.
        Инвентаризационная опись драконов в доме-музее по адресу г. Ялта, ул. 16апреля 1944г., д.9, кв. 36.

1. Медный кулон, приобретенный у светящегося дядьки из Харькова по случаю празднования дня города.
2. Братиславский дракон – мягкотелое создание зеленого цвета, отмеченное отеческой любовью. Имеет связь с днем рождения любимой.
3. Дракон-воспоминание из тропического парка Нонг-Нуч у беседки спасения от таиландского зноя.
4. Китайский новогодний дракон, сопровождаемый процессией желтолицых в красном. Ассоциируется с торговым центром на берегу Индийского океана и резким боем барабанов.
5. Дракон, исполняющий желания. Фантом. Чувственная связь с тонким миром. Имеет склонность к мздоимству.
6. Индонезийское чудовище, символ владыки мира. Черен, крылат, весел. Всегда в тени.
7. Жена. Без комментариев.

   26.11.
        Люблю посидеть на балконе. По железному морю перегородки волны ходят вертикально, вдоль взглядов. Это – фон. На море – деревянный корабль размером с море. Семь цветочных матросов – весь экипаж, но именно они в центре внимания, потому что живут быстрее корабля, быстрее моря.
        Два ангела с пушистыми ресницами заботятся о мореплавателях. Но и ангелы не увидят кончины моря и корабля. Жалея себя, ангелы жалеют матросов и спасают экипаж. Ненадолго, до первых морозов.

   1.12.
        Впервые за полгода гости. Ура! Сковородки ожили, фужеры из серванта сияют от удовольствия – пригодились. Из кухни пахнет чем-то особенно праздничным.
    Знакомимся. Работники Одесского Ботанического сада. Три часа как три минуты: фото, ужин, гитара, перекуры. Так толком и не услышал людей, людей в них не услышал. Наверное, так слушал.
        Бежит человек, бежит, бежит. Маршрут хаотичен, взгляд смертника, любая травинка – забор. И как душа терпит?

   17.12.
        Сны о странах заморских. Наречия чужие. Утром встал, как из зазеркалья, а на улице дождь с мокрым снегом. Ни одна пичуга голос не подает, все живое попряталось. Тикаю будильником сам себе и виноватюсь перед голым царем осени: не вели грустить, вели радовать. Не получается.

   18.12.
        Прошлое делится на сбывшееся и несбывшееся. Ялта делится на «они» и «мы». Они – это курортники, что умирают от воспоминаний и печалятся в ручьях невозвратных. Те же, кто на вторых ролях, скучают в ожидании возвышения. А мы даже не роем окопы. Вероятность увидеть идущего по воде, хоть и мизерная, но есть.

   26.12.
      Меловое, безлиственное безмолвие парка. Только охапки снега срываются с веток, образуя вмятины на свежезастланной постели. Эта пуховая перина напомнила мне рассказы Шукшина о побегах и бескрайней зимней тайге. Честная проза, жжет. Значит, недаром ярился человек. Но можно ведь и по-другому: обнимая и любя.
        Именно так и стараюсь, но не всегда выходит. В большинстве случаев – тайга зимняя.

    30.12.
        Плетет Ялта паутину постепенности, обольщает витражами трехмерными, а сама прикинулась богомолихой. Знаю, чем это кончится: сначала любовь, а потом голову откусит. Не только мне, каждому очарованному ее красотой. Не поддаться, остаться зрителем? Здесь другая опасность – равнодушие, черствость. Эхма, кабы жить без ума! Почему я не Василий Блаженный?

   31.12.
        Ставлю точку в тетради. Страничка прошелестела и умчалась. Все клеточки из нее высыпались, гонит их ветер по дорожкам, и мне не кажется это удивительным….