О "Брисбене" Е. Водолазкина

      На днях прочитал новый роман Евгения Водолазкина «Брисбен». Предыдущие его «Авиатор» и «Лавр», в особенности первый, взволновали меня невероятно. Честно говоря, я уже думал, что вряд ли появится в современном мире литератор, который сможет меня покорить, увлечь, заставить подумать.

      В песенном жанре существует расхожее мнение, что удачной песней можно назвать такую, которая не повторяет темы шарманочной «Разлуки», «Чижика-Пыжика» и «Мурки». Или так: всё, что за пределами этих трех сюжетов, имеет шанс называться песней. Как по мне, то в литературе ситуация похожа. К тому же эмоционально современная литература на меня действует отрицательно: после прочтения хочется либо рвать и метать, либо повеситься от безысходности.

      И вот появился человек, который просто разговаривает со мной, рассказывая свою историю. Причем без стеба, иронии, морализаторства и, что очень важно, не взбаламучивая моих низменных чувств. После романов Водолазкина мне не хочется идти на баррикады. Всё, что остается после чтения, это звуки, запахи, ощущения, воспоминания о собственном состоянии в ситуациях, похожих на те, что описываются Водолазкиным.

      Что касается конкретно романа «Брисбен», то я ждал чуда. Не скрою, мне хотелось испытать такой же восторг, как при чтении «Авиатора». Этого не произошло. Почему? Не знаю. Вероятно, пропал эффект новизны от знакомства с писателем. Тем не менее, я уже несколько дней перебираю в памяти эпизоды книги, слышу голоса персонажей, вижу обстановку того или иного жилья. Возможно, осмысление еще впереди.

      Вот цитата из романа.

      "За прошедшее время в душе Глеба образовался какой-то опыт, который позволял по-новому смотреть на жизнь и музыку. Видеть в музыке не отражение жизни, а ее продолжение, высшую, что ли, часть. Так, моцартовский Реквием был для него не описанием ухода, а самим уходом; не изображением страдания, а собственно страданием. Он слушал Реквием бесконечное число раз. Прежде представлял себе черного человека, который приходит к Моцарту с заказом. Это ведь всё равно что заказать человеку рытье собственной могилы. Теперь же он не представлял себе ничего, потому что музыка входила в него без образов и осмысления. Так входит в нас сырая октябрьская резкость, когда мы устраиваем смотр павшим листьям - бурым, разложившимся до нестрашных лиственных скелетов. На глазах выступают слезы - от ветра, холода, запаха прели, - особенно у стариков. Старики слезливы. И уж всякий листопад кажется им реквиемом и связывается в их головах понятно с чем, и не надо тут даже черного человека. Старики еще и говорливы. Говорят не для того, чтобы сообщить что-то важное или чтобы понравиться, как это делают молодые. Желают лишний раз увериться в своей связи с этим миром и насладиться ею напоследок. Всякий их разговор может быть последним, потому что таким листьям ничего не стоит оторваться от ветки...".