Стихи

А какие у нас, брат, дела?
Деревянная церковь сгорела,
Лишь икона одна уцелела,
Что в тяжёлом окладе была.

Это баба Наташа спасла,
Прямо в пламя полезла, дурёха,
Древний лик закоптился малёхо,
А вот бабка надысь померла.

Старики помогли, кто чем мог,
Схоронили, похлюпали малость,
А потом разбирать, что осталось,
Потянулись в избу под шумок.

Оказалось, жила в нищете –
Ни колечек, ни бус, ни заначки,
Только писем две связанных пачки
Да открытки давнишние – те,

Ну вот, потеплело в квартирах, а значит – ноябрь.
Геройствовать трудно, мой голос простужен и дрябл,
Кружат тополиные ноты на стылом ветру,
Но я не хочу тиражировать эту хандру.

Привет тебе, славный король, повелитель-ноябрь!
Полцарства тому, кто в предзимье ребячлив и храбр!
Пускай занавесят окно затяжные дожди,
Сквозь капли дома и фасады – а-ля Гауди.

Ладно и тихо, синь над рекой.
Вышла лосиха на водопой,
С нею лосёнок жмётся к ногам.
Купы сосёнок по берегам.
В пух разодеты долы холма –
Коротко лето, долга зима.

Облаком мне бы к лету поспеть,
Славному небу песню пропеть,
Чутким деревьям, звонкой воде,
Дальней деревне в мудром труде.
Там староверы рыбу коптят,
Кижские шхеры тайны хранят.

Полынь, кермек и выцвет соли,
Степные дали Сиваша -
Разлёт небес, безбрежье воли…
Ликуй, свободная душа!

Охапки запахов и гжели,
Швыряет август-весельчак
На розовеющие мели
И маслянистый солончак.

На берегу - саманный домик
Чумацких, давешних времён.
Там тимофеевка и донник,
Соцветья множества имён

Облюбовали каждый гвоздик,
Свисая венчиками в пол.
Сюда заглядывают в гости
И серафим, и богомол.

В электричку в час пик набивается хмурый народ,
За окошками осень то желтым, то красным мигает.
Несъедобные райские яблочки всем предлагает
Дядя Митя блаженный, что возле вокзала живет.

Он не требует денег, не просит взамен ничего,
Улыбается глупо и шамкает: «Вкуфно! Вофмите!»,
Но никто не поднимет глаза на блаженного Митю,
Да и кто его знает, что там в голове у него.

Дурачок, дурачок, октябрятский значок
На шапчонке, а сверху – прореха.
Жизнь его – на краю, но под Богом в раю,
А нам ехать и ехать, и ехать.

Здесь, у воды, кафе и сад
В вечерней бирюзе,
Плющи гирляндами висят,
И подают мезе,
Кальянщик в чашу на заказ
Вбивает муассель,
Подходит к пристани баркас,
Чтоб выгрузить макрель,
Тунца и прочие дары
Нептуновых богатств,
Чтобы до утренней поры
В избытке было яств.
Изнемогая от трудов,
Диск входит в океан,
И мир становится медов,
Оранжев, златоткан.
Свет слой за слоем ввечеру
Все гуще, все темней,
Уже фонарь вошел в игру
Наитий и теней.

Канун Покрова. Летний сад
В окладе стрельчатых оград
Лежит иконой чудотворной.
Струит прохладу и покой
Над образами и рекой
Свод неба тихий и просторный.

Двуликий сторож, замерев
В узорном золоте дерев,
Оставил нам ключи и посох.
Завеса памяти тонка,
И мы сплетаем два венка
Из многоточий и вопросов.

Когда, зачем, в какой дали
Мы станем памятью земли,
Листвою палой под ногами,
Где будут вновь сплетать венки
Уже другие старики
Под облаками?

Боязно, брат, страшно?
Так не ищи край.
Облако, лес, пашня -
Это ли не рай?

Трель соловья в роще
Лечит твою боль.
Проще живи, проще,
И прекращай вой.

Ишь, как тебя плющит!
Что же ты, не трусь.
Глянь: под окном плющик
Новый отбил ус.

Плющ для тебя - тренер,
Психотерапевт.
Что ему твой тремор?
Так, головной бред.

Проще, еще проще,
В сердце уйми дрожь,
Будь, как лесной хвощик -
Солнце, песок, дождь.

Там, где взбираются гирлянды
Плющей на каменный утес,
Лесная фея Орианда
Жила в волшебном Замке Роз.
Чертог прохлады и видений
Смотрел фасадом на восток,
И кущи царственных растений
Склоняли каждый лепесток
К стопам прекрасной Орианды
В тот дивный миг, когда она
Спускалась с замковой веранды,
Цветочной негою полна.

Тепло, и звонким майским днём
Мы по-шагаловски, вдвоём
С любимой по небу летим
Над галереями картин.
Под нами - туловища рек,
Озёра глаз и плёсы век,
Машин железные стада,
Лесопосадки борозда,
Вот человейника чертёж
На схему радио похож.
Вот дождь разучивает степ -
Кому-то хлябь, кому-то хлеб...
Зонтов цветастое драже
По главной улице-меже
Разнонаправленно течёт -
Мы знаем всех наперечёт:
Вон там, под бело-голубым
Идёт художник, а за ним
Под рыжим - виолончелист,

На кухне старый книгочей,
От ярких, солнечных лучей
Закрывшись шторой,
"Детьми Арбата" увлечён
И, как герои, обречён
На смерть, которой

Всё припорошено светло.
Звенит звонок - "Алло! Алло!",
Но нет ответа.
Старик читать садится вновь,
Где жизнь и счастье, и любовь,
И смерти нету,

Покуда год тридцать седьмой
Не запуржил сюжет зимой,
И вот кольнуло:
Перед глазами мать, испуг,
Письмо, упавшее из рук,
Дымок из дула...

Не огонь, так огонёк...
Человечек-мотылёк,
Сколь ни мечется, ни бьётся,
Превратится в уголёк.

Ходит ангел вдоль реки,
Слёзы ангела горьки,
Он в небесные корзины
Собирает угольки.

Он и рад бы эту кладь
На-гора не выдавать,
Только права не имеет
Волю неба обсуждать.

Там ведь, как и на земле,
Все нуждаются в тепле,
Потому и проявляют
Беспокойство об угле.

Извините, я опять о любви.
А о чем еще в войну говорить?
Хоть всю душу на клочки изорви,
Не научится она не любить.

Ей не нужно ни военной тропы,
Ни заманчивого звона монет.
Ненавидеть – этой свойство толпы,
У которой той души вовсе нет.

У нее внутри от злобы черно,
Многочисленны ее невода.
Что Горгона, что толпа – все одно,
Не смотри в ее глаза никогда, -

Как падает убитый человек? -
Не выбирая позы, некрасиво,
Склоняется подобием курсива
И тычется глазами в грязный снег,

На выдохе оборванное: «ма-а…»,
Прямая речь закована в кавычки.
У человека к смерти нет привычки,
Как нет и слов у речки, у холма,

У бомб и обезумевших сорок,
У облаков, плывущих в ультразвуке,
И только мать протягивает руки
И тихо говорит: «Я здесь, сынок».

Вглядись в меня, глубокомысленное время,
Вглядись спокойно, не лютуя, не журя.
Я - сон Цветаевой, я - символ в теореме,
Я - крымский бражник на махровой хризантеме,
Что распускается в саду монастыря.

Вглядитесь все в меня, - собаки и оливы,
Осенний скворушка и колкая стерня,
Те, кто покинул этот мир, и те, кто живы,
Вглядись и ты, мой собеседник молчаливый,
Ведь мы с тобой, согласно Библии, родня.

***

С синюшной культёй, как с заклятым ворогом,
Она воевала, от взглядов прятала,
Напевно кричала: «С картошкой! С творогом!»,
Торча на базаре в чепце заляпанном.

Из плотной корзины, обшитой шалями,
Она, как факир, доставала солнышки,
И пахло картошкой и салом жареным,
И не было в этой корзине донышка.

Мы были мальцами в шестидесятые,
Дразнили её «Бабарихой с ливером»,
А сами крутились в толпе крысятами,
Искали в ногах пятачок иль гривенник.

Со смиреньем пилигрима
За окошком ходит снег.
Цедит кофе растворимый
Растворимый человек.

Он сидит в своей квартире,
Бродит мыслями везде,
Растворённый в целом мире,
Словно гранула в воде,

И глядит на убелённый
Двор из дома своего,
Где такой же, растворённый,
Бог взирает на него.

Не верь моим стихам, в них нет меня,
Есть фантазёр, танцующий от печки.
Он создаёт забавных человечков
Из воздуха, тумана и огня.

Тот выдумщик в блокнотике своём
Карандашом от Сакко и Ванцетти
Рисует их в движении и в цвете
И отправляет прочь за окоём.

Он, как ребёнок, прячется под стол -
В страну несуществующих названий -
Властитель Кондуитов и Швамбраний
И друг всех Виннету и Оцеол.

На завтрак - рогалики с маком,
Сырок и бутылка кефира…
Мы жили счастливым бараком
На снежной окраине мира,

Не делали взрослых заначек,
Не строили планов на годы,
Не знали рядов Фибоначчи,
Плевали на «Вешние воды».

Народы трудились, как пчелки,
Ракеты неслись с космодромов,
А мы набивали наколки
И тырили рыбу с балконов.

Пьянчуги, юнцы, простофили
Метелились в парке на танцах,
«Опал» в три затяжки курили,
Ломились на «Триста спартанцев»,

Тебе так нужен свет? Бери его, он твой,
За ниточку держи, как гелиевый шарик,
И вдаль за горизонт тропинкой луговой
Иди, беги, скачи, восторженный лошарик.

И, глядя вслед тебе, распустится цветок,
Усталый муравей пойдёт твоей дорогой,
Когда же за спиной улышишь: «О, мой Бог!»,
Немедля обернись луной золоторогой.

А если схватит меч завистливый злодей,
И пальцы, ослабев, отпустят нитку света,
Увидишь, как внизу все ниточки людей
Сплетают полотно библейского завета.